VepKar :: Texts

Texts

Return to list | edit | delete | Create a new | history | Statistics | ? Help

Köyhy mužikku

Köyhy mužikku

Livvi
Syamozero
Vot on sie enne köyhy mužikku. Häi sie papis ruadau da bohattu rinnal on, sie ruadau, lapsii syöttelöy. Pappih menöy, sanou:
Edgo, buat’ušku, andas vähästy vellakse d’auhuo, libo leibiä?

Annan, – sanou, – ku huomei lähtenet prihodah minun kel podvodah.
Ga lähten, – sanou, – et silleh ole, ku pidäy. Midäbo, – sanou, – minul pidäy sie tuvva sinulles?
A olgie keriämmö, – sanou, – olgie tuot kodih.

Dai lähtietäh tossu piän, dai mennäh sinne kyläh. Päivän d’uou pappi viinua, a mužikku nälläs vai kolvottau, eigo syötetä talois, eigo midä. Naizen kel siit yön kaiken taskaiččih pappi, huondeksel lähtiettih prihodua myö. Erähäh taloih mennäh, talois piävytäh kylmil toizeh taloih. I nägöy emändy, što pappi menöy heile i d’uoksou sie:
Buat’ušku, vuota avuan pertin.

A en mene pertih, tuo kokoit täh, – sanou pappi, iče nojuau puutukkuu vaste humalas.

Dai mučoihut tuou kaksi kokoihuttu:
Älä, buat’uškaini, ota, lapsil ildaizekse ei diä.

A pappi podvoššiekal sanou:
Pane huavoh, – a ičelleh silmät ummes.

Siit vil’l’ua keräi kaikes kyläs dai olgie.
Pane regeh, – sanou mužikal.
Mužikku-rukku kolme kerdua kävyy yhteh poltinah, poltinan riädi podvodas. Olled net ku vedi, ga pappi andoi mužikal leibiä puolen puudua poltinas.

Nu händy bohattu kuččuu ruadoh:
Tule, – sanou, – Jehim poigu ruadoh.

Tuliziin, – sanou, – anna siit lapsirukil midä tahto syvvä, d’o toine päivy ei syvvä.
Ei anna hänel. Mužikal moine rodih abei, pihal lähti, kyynälet hyppäi silmis, ni kunne ei koskiettuhes. Tossu piän lapset pakiččemah työndi. Lapsirukat sie suadih kolme pärpäččysty. Kaksi syvväh lapsien kel sie huondeksel, a kolmanden ottau mužžikku keral, lähtöy pelduo kyndämäh. Tulou hänel murginaigu, hevon työndäy syömäh, dai iče huavuau ruveta syömäh pärpäččysty.
A vien, – sanou, – kodih lapsil.

Menöy kodih, pärpäččyizen sen viey, ga lapset suadu vie kaksi-kolme palastu. Kolme päiviä taluu pärpäččysty, ei targie syvvä, ainos nälläs kyndäy. Lähtöy nelländenny piän, op’at’ ottau keral. Menöy sinne meččäh da varbaizeh sidou paikkazeh. Kyndäy iče, a sil aigua tulou karun brihačču da pärpäččyizen varrastau hänelleh. Häi ku murginal tulou sih kaččou, ga eule pärpäččysty, ni paikkastu. Moine paha mieles hänel roih. Nouzou hevol selgäh da lähtöy kodih iäre. Dostalin illan nuorastu punou, sanou:
Riputammos, enämbi en voi eliä.


А karun brihačču ku menöy, ga:
Hoi, tuatto, – sanou, – tänäpäi mužikal otiin pärpäččyizen.

Eigo, – sanou, – sinul bohatembua olluh, nečil mužikal otiit dostalin pärpäččyizen. Kačo, – sanou, – nygöi mužikku nuorastu punou, ičelleh surmua azuu. Mene vai nygöi mužikal kazakakse vuvvekse.

Dai työndäy karulaine poijan mužikal kazakakse vuvvekse. Dai brihačču tulou mužikan luo sen. Tuli, ga mužikku kak ras loppi nuoraizen punoi, dai punaldai sarail brihačun aigah.
Diädö, – sanou, – kunne lähtet?
Lähten, – sanou, – sarail kävyn.
Älä vai lähte, pagizemmo. Tuatto sinun luo työndi kazakakse.
Kui, – sanou, – sinun kazakakse otan, kačo, lapset näl’giä itkietäh, dai iče d’o nelli päiviä en syö, yksi pärpäččyine oli, dai se varrastettih. Voinnet näl’giä tirpua, ga minun täh ole.
Nu, emmo rubie näl’gäh, suammo eluo, diädö.

Dai huondeksel lähtietäh brihačun kel.
Läkkä vai, – sanou, – podr’uadan otammo nečie.
Dai hebo val’l’astetah, dai lähtietäh linnal sinne. Mennäh linnal sinne, ga sie bohattu podr’uadua tariččou kuda kel gi:
Ettogo ota d’auholoi vediä!

Diädö, – sanou, – ota podr’uada sinä nečis. Ota ielleh, hos paha hebo ollou, ga viämmö.

Dai ottau sie ylen huogehes hinnas häi vediä. Dai dogovor laittih, min hebo d’auhuo kodih vedänöy, palkoikse. Kai d’auhot päiväs vedäy mužikku. Kupsu ihastuksis, palkua vähä meni, a d’auhot vedi mužikku terväh.
Nu, d’ogo, – sanou, – voibi mennä navalimah d’auholoi palkois?
Dai zapiskan kir’juttau kladovšiekkah: "Min vai mužikku voinnou regeh panna, se anna d’auhuo palkoikse". Brihačču sanou:
Läkkä vai diädöi koivun leikkuammo.


Dai koivu leikatah suuri, dai loukko tyveh kaivetah, dai aižat pannah. Hebo val’l’astetah i alletah d’auholoi valie sih koivun piäl pitkil oksil. D’o prikaššiekku kiinittäy: "enämbi, – sanou, – en anna".
Ga täs dogovor, – sanou häi.
Mužikku i soglassih ei ottua, a brihačču prižmiu:
Pane vie, – sanou, – diädö.

Rahvas nagretah, hebo-kulu paha:
Mužikku on, – sanou, – uravuksis, nenga panou, ruaduo luadiu ičelleh.


Nu i loppi panendan, krieppi rein. Rahvastu mene tiije mi kerdyi sih, nagretah:
Kačommo ehki, midä mužikku ruadau.

Mužikku ku hebuo käski, hebo ku viäldäy se vediä, savut d’uamas nostah kai pil’vilöih sah. Dai kodih tullah.
Nu, diädö, – sanou, – nygöi d’auhois hyövyit häi. Nygöi midäbo pidäy huomei ruadua?
Sanou:
Heinäs ku nygöi hyövyttäziit ga...


Dai bohatas sie podr’uadu otetah heiniä niittiä. Opad’: "Min takkaizes voinnen kandua, se palkakse", – riäditähes sie. Mennäh niittämäh. Min niittäy sada hengie bohatal, sen yksinäh niittäy mužikku.
Nygöi, – sanou, – voibigo ottua takkaizen heiniä?
Bohattu ihastuksis:
Kačo, – sanou, – min sada hengie niitti, sen häi yksinäh niitti yhteh takkaizeh.


Dai min sada hengie niitti dai min iče niitti, kai haravoičči yhteh takkaizeh da kodih toi, hos oli žiäli kupsal.
Nu, nygöi, – sanou, – diädö heinäs hyövyit häi. Nygöi, – sanou, – diädö, dengas pidäy hyövyttiä sinuu.
Brihačču sie kävelöy, kävelöy i dogadiu, bohattu dengoi kuivailou.
Diädö, läkkä vai, – sanou, – dengua suamah, da ota nuoraine, kuduan varustit ičelles surmua luadie.

Mennäh sinne nurmel, kačotahd’allat huarotannuh bohattu, d’alloin keskes dengoi kuivailou da lugou. Pani, pani spučkih da loppi sen ruavon. Brihačču tuuldu karahutti, bohattu rubei kaččomah bokkah, sil aigua mužikku dengat varrasti. Tullah kodih:
Nygöi, diädö, dengas hyövyit häi opad’.
Nygöi mene, kačo, midä kupsu ruadau, se bohattu, – diädälleh käsköy.

Diädäh menöy, ga kupsu riputannuhes sih nuoraizeh.
Hyö laitah ugoščenii, hyödyi se mužikku. Dai pappie kuččumah menöy ugoščenieh, kudai pappi huogeheh palkah ruatutti. Menöy sinne akku kuččumah:
Läkkä, – sanou, – buat’ušku ugoščeniel meijän.

Mi ugoščenieloi on teile, ku vaste minus pakičiitto leibiä?
Akku pokoroičeh:
Läkkä, – sanou, – moleibinan panet.


I lähtöy. Tuldih sih, stolah ruvettih sih, viinua kaiken mostu mužikku toi. Stolan tagan moleibinan pidi i ku d’oihes pappi, telegäh nostetah händy, hebo lyvväh lähties. Lähtöy sinne ajamah. Hebo menemäh libui, libui, hebuo d’orniu yhtes ohjakses, ku pidiä rovno, hebo rindieh, häi telegäs pakkuu, sil’mät möllistäy, suuraškan avuau. Hebo ielleh d’uoksi, a pappi sih oli kynnet oijendannuh. Brihačču kyzyy diädälleh, sanou:
Kolmekse vuottu työndi tuatto kazakakse, ga viego pidäy hätki olla?
Nygöi vit’, – sanou, – leibiä on sinulles, dengua on, heiniä lehmil on, viego pidäy midä sua? sanou.

Nu brihačun työndäy kodih, iče diäy sih elämäh, kaikkie kylläl rodih.

Бедный мужик

Russian
Был там когда-то бедный мужик. Работает он на попа, богатый рядом живетна него работает, чтобы детей прокормить. Идет к попу, говорит:
Не дашь ли, батюшка, немного в долг муки или же хлеба?

Дам, – говорит [поп], – если завтра поедешь со мной по приходу.
Так поеду, – говорит [мужик], – как не поедешь, коли нужно. - Что, – спрашивает, – надо тебе оттуда везти?
А соберем соломы, – говорит [поп], – и привезешь солому домой.

И отправляются на следующий день, приезжают там в деревню. Поп целый день пьет вино, а мужик голодный: в домах не кормят да и не поят. С женщиной всю ночь поп таскался, утром поехали по приходу. Подъезжают к одному дому, а жильцы ушли к соседямтараканов морозить. Видит хозяйка, что поп к ним идет, бежит туда:
Батюшка, подожди, открою дом.

А не пойду в дом-то, принеси сюда хлебцы, – говорит поп, сам пьяный прислонился к поленнице.

Женщина и приносит два хлебца:
Не брал бы, батюшка, – детям в ужин есть нечего.

А поп возчику говорит:
Клади в мешок, – а у самого глаза закрыты.

Потом собирал по всей деревне зерно и солому.
Клади в сани, – говорит мужику.
Бедный мужик три раза ездил за один полтинник, а рядились по полтиннику за одну подводу. Солому вывез, поп и дал мужику хлеба полпуда за полтинник.

Ну, его богач зовет работать:
Приходи, – говорит, – Ефим, на работу.

Пришел бы, – говорит, – если бы дал детишкам чего-нибудь поесть, уже второй день ничего не ели.
Не дал тот ему. Мужику до того стало обидно, вышел во двор, слезы из глаз брызнули. На следующий день детей отправил просить. Бедняжки принесли три колобка. Два съели утром, поделились с детьми, а третий мужик берет с собой, пахать отправляется. Подходит время завтрака, лошадь отпускает пастись, а самому жалко есть колобок.
Отнесу-ка я, – говорит, – домой детям.

Идет домой, приносит тот колобок, а дети eщe два-три куска выпросили. Три дня носит с собой колобок, не ест, все голодный пашет. Отправляется на третий день, опять берет с собой. Идет туда в лес и подвешивает на веточку свои узелок. Cам пашет, а тем временем приходит парнишка лешего и крадет у него колобок тот. Как приходит он завтракать, смотритнет ни колобка, ни платочка. Так ему стало горько. Садится на лошадь и едет домой. Весь остальной вечер веревку вьет, говорит:
Повешусь, больше жить не могу.


А этот парнишка лешего идет домой:
Смотри, отец, – говорит, – сегодня у мужика взял колобок.

Неужели, – говорит [отец], – не нашел никого побогаче, у этого мужика взял последний колобок. Смотри, – говорит, – теперь мужик веревку вьет, себе смерть готовит. Иди-ка теперь к мужику батрачить на год.

Да и отправляет леший сына к мужику работником на год. Приходит парнишка к мужику тому. Пришел, а мужик как раз кончил вить веревку и на глазах у парня пошел на сарай.
Дядя, – говорит, – куда пошел?
Пойду, – говорит, – на сарай схожу.
Не ходи, давай поговорим! Отец меня к тебе отправил работником.
Как, – говорит, – тебя работником возьму, смотридети от голода плачут; а сам уже четыре дня не ел, один колобок был, и тот украли. Можешь голод терпеть, так по мне оставайся.
Ну, не будем голодом сидеть, достанем хлеба, дядя.

Утром отправляются с парнишкой.
Давай, – говорит, – подряд возьмем.
Запрягли лошадь, едут в город. Приезжают в город, а там один богач подряд предлагаетхоть кто возьми:
Не возьметесь ли муку везти?

Дядя, – говорит [сын лешего], – возьми этот подряд. Не бойся, берихоть и худая лошадь, но свезем.

И берется очень дешево свезти. Договор заключили: сколько лошадь сможет домой увезти мукиэто за работу. Всю муку за день мужик перевез. Купец раднемного заплатил, а муку быстро мужик перевез.
Можно ли, – говорит, – уже наваливать муку за работу?
И пишет [купец] записку кладовщику: "Сколько мужик сумеет погрузить на сани, столько отпусти муки за работу". Парнишка говорит:
Пойдем, дядя, срубим березку.


И березу срубили большую, положили на сани. Лошадь запрягли, начали муку нагружать на березу, на длинные ветки. Приказчик уже говорит: "Больше не дам", – говорит.
Так вот же договор, – говорит он.
Мужик уже согласен не нагружать, а парнишка не отступает:
Наваливай еще, дядя.

Люди смеютсялошаденка-то худая:
С ума сошел мужик, – говорят, – столько погружает, себе работы наделает.


Ну и кончил грузить, завязал воз. Народу, поди знай, сколько тут собралось, смеются:
Посмотрим, что мужик делать будет.

Мужик как дернул за вожжи, так лошадь дернула и пошла, только дым на дороге до неба поднимается. Да и приехали домой.
Ну, дядя, – говорит, – теперь ты муки нажил. Теперь что завтра надо делать?
Говорит:
Вот сена бы нажить, так...


И берут там у богача подряд сено косить. Опять: "Сколько за один раз смогу унести, то за работу", – подрядились там. Пошли косить. Сколько сто человек богачу накашивают, столько мужик один косит.
Теперь, говорит, – можно ли взять ношу сена?
Богач рад:
Смотри, – говорит, – сколько сто человек накосили, столько он один накосил за одну ношу.


И сколько сто человек накосили, и сколько сам накосилвсе сгреб в одну охапку и домой унес, хоть и жалко было купцу.
Ну, теперь, – говорит [сын лешего], – дядя, сена нажил. Теперь, – говорит, – дядя, надо для тебя денег нажить.
Парнишка ходит там, ходит и видитбогач деньги сушит.
Дядя, пойдем, – говорит, – денег добудем, возьми только веревку, которую приготовил себе на смерть.

Идут туда на лужайку, смотрятноги раскорячил богач, между ногами деньги просушивает и считает. Накладывал, накладывал в пачки и кончил это дело. Парнишка ветер поднял, богач стал озираться, мужик тем временем деньги украл. Приходят домой:
Теперь, дядя, и денег нажил опять.
Теперь иди посмотри, что купец делает, тот богач, – дяде велит.

Дядя идет, а купец на той самой веревке повесился.
Устроили они угощенье, нажился мужик. И попа идут звать на угощенье, попа, который работать заставлял почти задаром. Идет жена его звать:
Пойдем, – говорит, – батюшка, на наше угощенье.

Какое там у вас угощенье, когда намедни у меня хлеба просили?
Жена просит:
Пойдем, – говорит, – молебен отслужишь.


И пошел. Пришли, за стол тут сели, вина всякого мужик принес. За столом молебен отслужил и, как напился поп, на телегу его взвалили, лошадь стеганули. Поехал. Лошадь бежит, бежит, лошадь дернул [поп] за одну вожжулошадь в сторону, он с телеги упал, глаза закатил, рот раскрыл. Лошадь дальше бежит, а поп тут и ноги протянул. Парнишка спрашивает у дяди, говорит:
На три года отец отправил меня, работником, так еще долго ли надо служить?
Теперь ведь, – говорит, – хлеб у тебя есть, деньги есть, сено есть для коров, надо ли еще чего-нибудь достать? говорит.

Ну, парнишку отпустил, сам тут остался жить, всего вдоволь стало.