Деревня Печеницы. Жизнь в замужестве
русский
– Ты откуда?
– Я из Печениц.
– Откуда?
– Из Печениц.
– А эти Печеницы были большой деревней?
– Было три деревни: Проклмяг, да Посад, да Тыйжагь. Это если по правую руку идешь, моя невестка – это Тыйжагь, а это-то Посад, по левую руку так.
– А ты откуда родом?
– Я из Посада.
– А как там в Печеницах говорили?
– По-вепсски. И нас полдесятка говорило… Были, русские жены были.
– А все остальные по-вепсски? А по-русски умели?
– Так ведь скажут по-русски… Русские придут, скажут, а мы знали.
– Знали? А в твоей семье по-вепсски говрили? А твоя мама откуда была взята (замуж)?
– Так отсуда, с Погоста. Где Сергей то, где Сергей Игнатьев…
– Там раньше по-вепсски говорили?
– А теперь все по-русски говорят. Молодежь-то вся по-русски. Моя невестка-то по-вепсски, да еще этот дед Андрей-то. Андрей по-вепсски говорит. Наверное… еще, наверное Прасковья, она немного моложе, она знает по-вепсски, а больше никто не знает. Эта Прасковья замужем была за русским.
– Значит, из Печениц замуж вышла? Из-за озера? А где место красивее было?
– А в Печеницах красивее было. Долго жалела это место, эту местность. Я тосковала, тосковала очень. Неделя пройдет, так в субботу домой бегу.
– Долго домой бегала?
– Пока ребенка не стало. А дети пошли… Была год… потом ребенок родился, да умер, так я и жила.
– Муж-то на войне был?
– Сначала был на службе, потом на переподготовке, потом на войне, да десять лет был.
– Без мужа была?
– Без мужа. Это плохо было. Работы много. Упаси Господи, теперь так не работают, к черту работу бы послали. Не работали бы. Я навоз выброшу да еще трижды съезжу за три километра, да еще днем трижды, шесть возов дров привезу. Шесть возов навоза вывезу да шесть возов дров привезу.
– А дрова кто тебе рубил?
– А дрова я сама рубила. Сама пилой пилила одна. И роняла пилой и кряжи пилила. Все пилой. Вот сила-то и ушла. Рук-то нет. А теперь не верят, что столько работала. Говорят, не работала.
– А вот ты замуж пришла, так семья-то была большая?
– Семья-то не большая, поделились, один муж да свекровь была, да старик днями приходил, день у сына, да другой у другого.
– А свекровь-то была у тебя?
– Под конец… у меня умерла, у меня обы умерли. Дед-то год лежал, так с бока на бок переворачивала. Год. День в день год лежал. Паралич прошел. Я в лесу была, а бабка-то не ходила на работу, так пошла да народ собрала в деревне. Народ пришел, да потревожили посередине, потревожили… Не умирает и не живет. Ой надоело. На день спущу с кровати, так упадет, а на ночь подниму. Сама приду из лесу, и подниму. Он такой легкий был. Ну уже (под конец)…
– А сам ел или нет?
– Ел, сама принесу, около себя положу, горшочек молока положу да хлеба кусочек положу, да ест набоку. Ведь без еды год не проживешь. А сын был… Из одного колодца, я говорю, воду брали… Другой сын был, домой не зашел. Никак не зашел. Еще до смерти (говорит): не зови никого, к живому не приходили проведать, никого не зови. Рассердился. Так ведь к живому не приходили посмотреть, год лежал, а не навестили. Две дочери было да сын. Никто не пришел. Дочери-то весть послала, а сын ведь рядом, тут жил так. Не спросил ни разу, стало ли отцу лучше или нет. Не спросил ни разу, как чужой. У него и самого такая смерть пришла, сыновья не пришли и близко… Я обмывала да одевала…