ВепКар :: Тексты

Тексты

Вернуться к списку | редактировать | удалить | Создать новый | История изменений | Статистика | ? Помощь

Ontuoil oli kuldad äi

Ontuoil oli kuldad äi

карельский: людиковское наречие
Южнолюдиковский (святозерский)
Kembo se Ontuoin Miitrii, kui peitteli kuldat?

Ka Mišan Ontuoi se kirguttih, vahne starikke-kulu, nu ei ni vahne.

Hänel akke kuoli, da, kačo, kuldad oli hänel äi.

Nu a siit sanottih pidi ainos oli hänel külän neče, nu en tiä miittumas kohtaz oli Riiguoirajakon taga kuz oli hänel peldo.

Nu a sigä ainos kävüi sen Dimd’anounan kera ruaduoi da neč oli hebo se tappu, astivuoitah.

Sig oli, sanottih, pahne da pučči, sigä hänel oldih kuldat.

En tiä tožo net kelle puututtih.

Puututtihgo sille pl’em’annikale, Мiikkulan tüttärele, vai kunna mändih.

Naverno skoreeje Ignuoile puututtih tožo, sen Nast’an vel’l’ele hänen kuldat.

Häi sigä Ignuoi.

Ignuoi ken hälle tulou?

Ontuoile? Pl’emännikke, vel’l’en poige.

Nu vot siit häi sigä kuldad Ontuoin net.

A kuzbo tiettii što hänel on kuldat?

Ka, naverno, ozutti.

Ainos sanottih: ”Ontuoil on kuldad”.

Da iče leuhki.

Kouz hänel Dimd’anouna se ku kuoli, Nan’at sidä ainos kozičči.

Ende voinad vai d’älgele voinat?

Ende, ende, ende, ende voinat.

Nan’a, sanou, tule vai, sanou, minule, sanou, ka kuldas, sanou, kävelet”.

Nu a siid vikse hänel nähtih vai ei kousku paheni da ol’d’ih.

Nu peitätko, kou sous’em n’eče ku sluuhe lähti heil.

Se sinnä Tedruoi-lambihpiäi?

Ei, Okšat-lambihpiäi.

Okšat-lambihpiäi?

Okšat-lambihpiäi peld oli sinnä.

Nu, sinnä ruadoh lähtöu, ka siit naverno karavuulittih ned Мiikkula lapsed, libo iče Мiikkul-vel’l’i se karavuliinu.

Siit sanottih, oli hänel sigä muah kaivettu se pučči, sig oldih hänel kuldat.

Nu, vot siid, naverno, i heile Мiikkulan poigale Ignašale puututtih net kuldat.

Nu kač pogostale terväh kodin sroii da vedi.

Tämä Ontuoinko?

Ontuoin kodin vedi sen da i kačo sroii.

A tühjäl kormanil?

Kui müö zavodiimme stroida ka odve pidäiž vuodet sroida, siid vajaikah midä kuu toine kolme, nu saamuoi viiš kuu dai kodi seižou.

Kuldat, kačo, sinnä mändih, Ontuoin ei puuttunu.

Siid vai ainos kirgui kouz d’o üksinäh siid d’o kolhozad ol’d’ih da kai: ”Mil on nämä pühän D’ürgin d’engat’, nämä voin d’uodan a nämid ei pidä koskeda”.

Sigä häi oli vie storožannu časounas, časoun otettih nu.

Davai d’uomme nämä, sanou, Pühän D’ürgin dengad oldah, a nämit sanou ei pidä koskeda”.

Berkniške.

Da kai siit humalas vedeleheze.

Sih sorttih häntte vie akat tasuittih lat’t’ail.

A midäbo?

Ka humalzui da d’engad d’uoi.

Da ristitüt viedäh časounah dengat, häi ned d’uou.

Siit häi sanot on n’umal... da siit papiid.

Oi, kehno, muga Ontuoi pideli tappada!

Kerädäu, sanou, viiškümen rubl’ad on, sanou, dengat näm on pühän D’ürgin d’engad, nämä voimme d’uoda, a nämä on minun ičeini berkniškal on, nämit koskegad älgät, sanou.

A mužikuoile i hüva.

Mužikuoile hüvä mielesse, kačo, hänen bratan da toine.

Van’akse kirguttih.

Sinä, sanou, vai osta litre viinat, enämbäd älä tuo, sanou.

Nämä voimme d’uoda pühän D’ürgin d’engad on”.

A ku se F’odorov Van’a tuoi hänele kaks litrad viinat da ičelleh d’uotettih, d’uotettih, ei d’o tiedä päivid ei d’o čakkai ni kedä äijäl.

Dvacat’p’at’ rubl’ei oli, kakskümen viiž rubl’ad litr oli.

Nu viidehkümmeneh rubl’ah kaks litrat tuodih hänele.

Stokan stokanale, d’älgeh stokan stokanale d’älgeh.

Tahtottih, mouže, kaččoi hänel zberkniške, se on ka kunna, ongo d’engad äi da kai.

Siit sordui häi stola alle, vedettih vette piäle, pandih akat siit tasuittih.

Nu, ka se Nas’t’a pl’em’annikke oli, ka ei ruohtittu koskeda.

Siid oldih hänel fat’eral miittumad liennou ven’alaižet, net tul’d’ih, sanou: ”Našego d’edušku nel’z’a trogat’”.

Siit häntte nostettih da kniškat otettih.

Oi, kolme sadad oli d’engat kniškal, se oli kormaniz vai.

Sid nened otettih mužikat, kudamad ol’d’ih hänel’l’öh fat’eral, ven’alaižed da kodih viedih bes čusvi.

Ende voinat se?

Ende voinad, oi end, ende, ende voinad.

Kuibo häi d’älgeлe voinad eli, Ontuoi se?

Ka Ontuoi muga eli üksinäh da fat’erantuoit siit pidi da.

Akkad ielnu k üksin eli kodin sen sroii häi, kuni oli akke.

У Онтуоя было много золота

русский
Кто это был Онтуой Мийтрийн, который прятал золото?

Онтуой Мишан его звали, он был старый старик-бедняга, ну, не так еще чтоб старый.

Жена у него умерла, золота осталось много.


Говорили, что держал золото, ну, не знаю, где-то за Рийгуой-раякко, где у него было поле.


Там все время с Демьяновной работал: [пахал], боронил да все.


Была там, сказывали, яма да бочка, там у него было спрятано золото.


Не знаю, кому оно досталось.


Досталось ли племяннице, дочери Мийккула, или куда исчезло.


Скорее всего золото Игнуою досталось, брату Насти.


Он там, Игнуой...


Игнуой кем ему приходился?

Онтуою? Племянник, сын брата.

Он там золото Онтуоя...


А откуда узнали, что у него было золото?

Да, наверно, показал.

Всегда говорили: «У Онтуоя есть золото».


Да сам хвастался.


Когда у него Демьяновна умерла, Наню все время сватал...


Раньше войны или после войны?

До, до, до, до войны.

«Наня, иди-ка за меня [замуж], так в золоте ходить будешь».


Видимо, у него видели.


Когда он постарел да все, когда слух прошел о них


Это куда, к Тедруой-ламбе?

Нет, к Окшат-ламбе...

К Окшат-ламбе?

У Окшат-ламбы у него поле было.

Ну, уходит туда на работу, а его, наверно, и караулили дети Мийккула, либо сам брат Мийккул караулил.


Потом сказывали, будто была у него там в землю зарыта бочка, туда и было спрятано золото.


Наверно, сыну Мийккула Игнате досталось золото.


Сам видишь, теперь, как быстро дом вывез в погост да построил.


Это дом Онтуоя?

Дом Онтуоя вывез и поставил.

А пустым карманом [разве построишь]?


Вот мы начали строить, так годы нужно было строить, а тут без мала месяц, два, три, ну, самое большое пять месяцев, и дом поставлен.


[Очевидно], золото Онтуоя туда пошло, не досталось [бедняге].


А все время говорил этот Онтуой, когда уже один остался, уже колхозы были: «У меня эти деньги от святого Георгия, эти могу пропить, а этих нельзя тратить».


Он еще был сторожем в часовне.


«Давай выпьем, эти деньги святого Георгия, а этих нельзя тратить».


Сберкнижка у него была.


Часто пьяный шатался.


Однажды повалили его бабы на пол, катают.


Зачем же?

Опьянел и пропил деньги.

Народ несет в часовню деньги, а он эти деньги и пропивал.


Еще, говорят, что есть бог...
да попы...

Ох, надо было бы убить этого Онтуоя.


Соберет пять-десять рублей денег: эти деньги от святого Георгия, говорит, эти можем пропить, а эти мои собственные деньги, на сберкнижке, этих не трогайте...


А мужикам и хорошо.

Мужикам и хорошоэто были его братан и другой мужик.

Ваней звали.


«Ты купи только литр вина, – говорит, – больше не покупай.


Эти деньги можем пропить: эти деньги святого Георгия» – [говорит Онтуой мужикам].


А Федоров Ваня принес два литра водки, Онтуоя они напоили до того, что он совсем опьянел, никого не ругает.


Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей стоил литр.


Ну, на пятьдесят рублей принесли два литра.


Ну, и стакан за стаканом, стакан за стаканом только и наливают ему.


Хотели, наверно, посмотреть у него сберкнижку да много ли [наличных] денег.


Потом упал он под стол, вытащили оттуда, бабы давай голову водой мочить.


Настя, племянница, оказалась тут, поэтому не осмелились [денег похитить].


У него на квартире какие-то русские были, они пришли, говорят: «Нашего дедушку нельзя трогать».


Потом его подняли да сберкнижку убрали.


Ой, триста рублей денег было на книжке, она была в кармане.


Потом эти русские мужики, которые были у него на квартире, взяли да домой отвели его без чувств.


Это до войны?

До войны, ой, это было задолго до войны.

Как этот Онтуой жил после войны?

Онтуой так и жил один да квартирантов держал.

Жены не было, один и жил, дом построил.