ВепКар :: Тексты

Тексты

Вернуться к списку | редактировать | удалить | Создать новый | История изменений | Статистика | ? Помощь

Kuin luajittih regilöi

Kuin luajittih regilöi

карельский: собственно карельское наречие
Толмачевский
- Kuin luajittih regilöi?

- Regilöidä meilä ennen luajittih koivušta, lymmyt’t’iä.

Ol’i miula luajittu...

No regi valmistuu kuin?

Tuou koivun, veštäy, halguo panou, tänne, kiuguah, kylyn kiuguah panou.

Ka šiel’dä ottau da panou, šidä ka i rubieu dubinalla pyörittämäh, nuoran panou.

Nu i lymbäy...

Naglua pergau puuhis’t’a.

Nu i on šielä yön, päivän, hiän kuivau.

Šid ka dubinan panou šinne n’okkah, tänne n’okkah, kolot’t’iu, šidou i kak.

Šid heittäy, kuivie.

Talvella ka šygyžyllä i šidomah i napr’iu regie.

- A kuin šivotah regie?

- Regie šiduo ka, tämä, kablahat kaivau, kuuži kablašta, viiz’, šid poikki t’äh puušta lymmyttäy tuaš, i šidou.

- Mittynäzet puut lymmytetäh?

- A bol’še, tämä, nagole kuin hiän tuo on puu?

Raida. Raidapuu, da.

Bol’še raida... I koivuo.

A šid rauvotetah, da, jäl’geh rauvotetah.

Tormozat pannah...

A n’iidä rauvotetah äijän, vielä poikki pannah rauvat.

- Min verran šais’ rejellä ajua, talvi il’i kakši?

- Enämmän ajau, i kolme ajau.

Tormozoinke n’iin i mon’i vuotta ajau, talvella.

Tormozat vet, hiän väl’iän...

Konža on vielä ka vähän lunda, n’iin zad’evaiččou kivyz’ie da kaikkie, šilloin hiän väl’iän kuluu.

A jes’l’i kun vuottua nastojaščoi lunda, n’iin tormozanke n’iinke äijän vuotta ajau.

Ruvettih tammiz’ie regilöidä luad’imah...

Miula ol’i kolme regie tammis’t’a.

- Ol’igo še huogembi regi šuaha ših tabah?

- Še konečno, hiän l’ieu kallehembi, no hiän, zato, viikon keštäy.

Šeže keštäy d’es’atkami, n’eskol’ko l’et, kun rauvotat hyvin hänen.

- A talvella, raskažikkua, midä hoz’aistvennoit miehet ruattih talvella?

- Hoz’aistvašsa midä ruadua?

A n’imidä ev i ruadua.

Hallot vedäy kod’ih.

Šidä, ka, jes’l’i ka on pellošša, hein’ät n’iittäy, ka heinät vedäy da hallot.

Muuda n’imidä?

Nu ajel’i, kačo, Spirovah, zarabotkill ajeldih.

Ol’i meilä Morozov, tämä hänen famil’ja Morozov.

Hänellä ol’i, fuabrikka ol’i oma, zavoda, nu ka hänellä meččiä ves’ma ol’i äijä.

N’iin ka vejet’t’ih hirtä, halguo heilä, šinne Spirovah.

Mänet, viet, sdaičet, šielä d’en’gat annetah.

Nu ka mie muissan šilloin vain hebozella pandih rubl’an, enämbi ei šuannun panna.

A jo konža ka mie rubein ajamah, n’iin šilloin jo puolentoista rubl’ua polučit, kerran ajat, i daže i kakši rubl’ua.

- Ol’igo rubl’a kal’l’is’ šilloin?

- Rubl’a? Rubl’a šilloin ol’i kal’l’is’.

Rubl’ah šai täh näh, n’iin kuukši ol’i i produktua.

Suaharu ol’i kuin, p’atnadcat’ kopejek vain funta, četir’esto gramm, n’iin.

A jauho šes’at’ kopejek puuda.

Da, šes’at’, sems’at’.

A konža l’ien’i rubl’a, n’iin šilloin jo zarabotkat l’iet’t’ih šuuremmat.

Ka mie konža läks’in opaštumah, mie odinnadcat’ let ruavoin hoz’aistvašša...

Enžimmäs’t’a kuuta miula makšo vain dev’at’ rubl’ei tr’idcat’ p’at’ kopeikkua.

A šid rubein poluččimah sorok, p’at’d’es’at’, a pos’l’edn’oi mie polučiin, kun rubein ruadomah juablokanke, mie polučaičin rub’ des’at’ päiväššä.

A mie kuušša okolo tridcat’i rubl’ei polučiin.

A šilloin na tridcat’ rubl’ei voičči šuoriečie.

Nytten et i na tr’i tis’ači šuorieče.

Ka mie oššiin, miula vašta ol’i s’emnadcat’ let.

Ruavoin kuun.

Nu kolmen päivänkena.

Oššiin kos’t’uman ves’ma hyvän, pal’ton l’etn’oin oššiin.

Karti rub’ p’at’ kopejek makšo, n’iin p’at’ kopejek makšoma täštä, on bumuagašta, vot kartonašta...

Karti šielä šiämeššä on, n’in ka p’at’ kopejek šiidä annamma, a jes’l’i kun šittä n’iin vain rubl’an karti iče makšo, a žemuozešta nyt pidäy andua dvadcat’ rubl’ei, da et i löyvä.

Šuappuat makšettih tr’i rubl’a, vot.

Mäne ošša valmehet, tr’i rubl’a.

Da mie iče ruavoin, mie mahoin.

Mie opaššuin sapožn’iekakš dva goda.

Mie moin’e special’nost’an opaššuin.

Sapožn’iekka ol’iin, zakroiščiekka, mas’t’era ol’iin, mašinkua imeičiin, zagotoviin.

- A ennen luajittihgo hoz’aistavat iče sapogat il’i oššettih?

- Iče bol’še ruattih.

Ol’i kyläššä, ka hot’ miän Kaškipuussašša ol’i n’ellä sapožn’iekkua.

- A nahkat mis’tä otettih?

- A nahkat, mänet ka oššat, Spirovah ajelet da tuot.

Da šidä zakažitah, ka tulou: ”Luaji šuappuat!” – ”Ka luajin!” – ”Ka skol’ko?”

Mie šanon: ”Tr’i rubl’a.” I vs’o.

I luajit omašta nahkašta i polučit tr’i rubl’a.

A jes’l’i hiän tuou nahkan, n’iin vain otat sems’at’, šes’at’ kopejek.

Vot, šuappuat luajiin.

- A nahkua eigo muokattu koissa?

- Šilloin, ših aigah ei, nagole oššettih valmista...

- Ol’igo t’eilä mel’l’iččiä?

- N’iin ka zavod’in, Gorn’an mel’l’iččä, Ploskoin mel’l’iččä, Snaz’inan mel’l’iččä, ka l’ieu kolme, Ploskoilla n’elläš, Kozlovalla ol’i viiješ, tämän Kozlovan kuuveš, yhellä jovella kuuži mel’l’iččiä.

Vettä ol’i täššä, i kalua šilloin ol’i yl’en äijä.

A Snaz’inan mel’l’iččä, že n’ikoža ei lašken vettä.

Hänellä ol’i fundamenta šielä, pohja betonnoi, vettä konža vain l’iijän, vettä laškou, vez’i ol’i postojanno, postojanno.

Ka meil’ Kaškipuussan ol’i mel’l’iččä, i reunašša, i Snaz’inalla ol’i mel’l’iččä.

Nu ka kakie-nibud’ yks’i-kakši kilometrua da tuaš mel’l’iččä.

Kilometran šiel’d’ n’in mel’l’iččä nagole: Lindaz’in oma, Gorn’an oma, miän Kaškipuussan mel’l’iččä, Snaz’inan mel’l’iččä, Ploskoin mel’l’iččä, S’olan mel’l’iččä, Kozlovan mel’l’iččäšest’ mel’l’iččiä, ka.

S’olan mel’l’iččä suščestvuiččou ka, a nämä jo rikkuočennun.

A nämä kaikki šubi kavotettu, ev midä.

Konečno, vähäs’tä ei hyvin ruattu, vet vejellä voit ruadua midä l’uubo, voit pil’ie, voit srugie.

Toko šanotah: finskaja ščepa, päre.

A näidä voit, a nämä mel’l’ičät rikottu, ei ruata.

A ka tämä Kozlovan miän ruadau.

Jogo kežiä perettä luajitah.

No jauhotetah, da vähä.

- On mel’l’iččä ved’ täššä?

- On, yks’i vain on.

Tämä miän r’eka nazivajeca Sudoml’a.

Hyö ka, tuanne, mel’l’ičän luona, ka kun Kozlovan proijit.

Tuala tulou toin’e, Sudoml’a, tämä Sudoml’a i, kuin hiän nazivajeca, Tiffina, kakši yht’eh sojedin’ajeca, n’in dalše šinne lähtöy vielä šuurembi jogi, šinne.

Šielä tože mel’l’iččä ol’i Jamnoissa, a nyt ev.

Nämä mel’l’ičät kavottih kaikki.

A vez’i ois’ suamoi hyvä, huogehimmašti, midä l’uubo voit ruadua.

Ka mie Kuzn’ecovalla ol’iin remontnoissa, ka midä hyö ruattih šielä?

Yks’i turbina jauhotti, toin’e turbina ruado monda: tahkoi, vanhat obdelival’i, näidä, nu ka šanomma, kaikki rasp’il’iu, midä l’uubo, i loukutettih, i puidih, i šel’l’it’et’t’ih, kaikki...

Vez’i nagole ruado, a nytten ev n’imidä.

Kaikki kavottih, nyt mašinalla ruatah.

Mašinan ruado, mie en t’iijä, tällä mesnost’illa, vo-pervih, jyvä miän na korn’e ei kuiva, konža on vihmailma, šilloin prihodits’a talviloida myöt’en värččilöidä kiugualla kuivata.

Tämä razve on d’iela?

A kun riiheššä, näin ruoga l’ieu kuiva i jyvä kuiva, i jauha l’ieu.

A n’ytten ka, mie oššiin täššä jauhuo, ka, näil’dä traktoristoilda, n’iin l’eib’iä ei šua luad’iemušta, i vkusa n’etu häneššä.

Daže ei što...

Mie täššä kanoilla annoin, n’iin i kanat ei šyyvä.

Tuoreš on, da.

Vet ei ole tämä Ukraina.

Šielä vet na korn’e hiän kuivau.

Miän ei kuiva.

Vet ol’iin ka, začem-to.

Hiän na korn’e kuivau, a miän ei kuiva.

A heilä n’in kuivau.

A myö ka tämän kavottima, n’in l’eivänke on pahoin...

Kun ruatais’ hyö, vobščem, midä trebujet zeml’a sama, pr’iroda, n’iin šilloin, konečno, hiän ois’ toizeh rukah, ei täh rukah.

Iellä vet l’eibiä t’iäl’ä kažvo yl’en hyvin, Kozlovalla, ol’i bohatta kyl’ä.

Nu po p’at’ lošad’ei piet’t’ih n’iin, žemmuon’e ka ruado ois’.

- A udobr’aittihgo peldoloida šilloin?

- A šilloin ka, vain žiivatan tuahella.

- Žiivattua piet’t’ih äijä.

- Žiivattua ol’i äijä, viiz’iin, šeiččimiin l’ehmiin ol’i.

A kakšiin da kolmiin, tämä splošnoi ol’i, joga izännäl’l’.

Nu ka heilä äijä jo i ol’i žen’täh tuahta.

A nytten tuahet midä?

L’evit’t’iä ev midä, olgie že ev l’evit’t’iä, nu ka ei l’ie i tuahta.

Talvella vejetäh, hiän šielä vihmalla promočiu, šidä kuivau, že tuahi hyvin i makšau.

Nu ka vejetäh torfua ves’ma äijän, i že ved’iäčöy nagole tuah, kukuruzah varoin, a pod hl’eb n’imidä ei ole, navoza, žentän i l’eibä pahoin kažvau.

A iellä l’eibä kažvo hyviin, tämänmuozenke l’eivänke ol’i kylä, n’iin äijän myöd’ih.

A nytten ei, jogohin’e oštau, laukkah, pokol’ noužet da, jo i hyppiä očer’ed’ih.

Tämänmuon’e l’išn’oi hyppelyš nagole.

A vet ka n’ekotorije kolhozat l’eibiä polučitah jalošti.

Ka mie ol’iin v Tolmočovskom raijon’e, n’in hyö polučittih l’eibiä äijä.

Hänellä hot’ šielä muuda evle, šanou: «Meilä kartoškua ei äijä”.

N’iin hiän l’eivällä možet počin kažvattua.

Tua on l’iha, i toizen žiivatan kažvattau, nagole on pol’za, a miän t’iälä ev.

Miän sovs’em toizeh ruatah, midällou en t’iijä.

Nyt zagnal’i ka nyt poččie ves’ma äijän, ei šua i šyöt’t’iä puut’illeh.

Как делали сани

русский
- Как делали сани?

- Сани у нас раньше делали из березы, гнуть надо.

Были у меня сделаны...


Ну, сани делаются как?


Привезет березу, обтешет, поленья положит, сюда, в печку, в бане в печку положит.


Вот оттуда вытащит и положит, затем вот и начинает дубиной гнуть, веревку привяжет.


Ну и гнет


Гвозди забивает деревянные.


Ну и находится там ночь, день, она сохнет.


Потом вот дубину поставит туда спереди, сюда спереди, приколотит, сделает и как.


Потом снимет, сухие.


Зимой и осенью принимаются делать сани.


- Как делали сани?

- Сани делать, вот, это, копылья сушит, шесть копыльев, пять, затем об дерево гнет опять, и делает.

- Какое дерево гнут?

- А больше это, постоянно, как там его, есть дерево?

Иву.
Иву, да.

Больше иву...
И березу.

А затем набивают подрезы, да, после набивают подрезы.


Тормоза ставят...


А их оковывают железом, еще поперек ставят подрезы.


- Сколько можно на санях ездить, зиму или две?

- Больше ездит, и три ездит.

С тормозами так и несколько лет ездит, зимой.


Тормоза ведь, они быстро...


Когда еще вот мало снега, так задевает камни и всякое, тогда они быстро изнашиваются.


А если вот дождаться настоящего снега, так с тормозами этими много лет ездит.


Стали дубовые сани делать


У меня было трое саней дубовых.


- Было ли дешевле таким образом сани получать?


- Так, конечно, они будут дороже, но они, зато, долго служат.

Такие служат десятками, несколько лет, когда окуешь железом хорошо их.


- А зимой, расскажите, что хозяйственные мужчины делали зимой?

- По хозяйству что делали?

А ничего не делали.


Дрова возит домой.


Потом, вот, если есть в поле, сено накошено, так сено возит и дрова.


Другого ничего?


Ну, ездил, смотри, в Спирово, на заработки ездили.


Был у нас Морозов, это его фамилия Морозов.


У него была, фабрика была своя, завод, ну, вот у него леса очень много было.


Так вот возили бревна, дрова им, туда в Спирово.


Поедешь, отвезешь, сдашь, там деньги дают.


Ну, я вот помню, тогда за лошадь давали рубль, больше нельзя было платить.


А уже когда вот я стал ездить, так тогда уже полрубля получаешь, один раз съездишь, и даже и два рубля.


- Был ли рубль дорогой тогда?

- Рубль? Рубль тогда был дорогой.

На рубль, получал тогда, так на месяц было и продуктов.


Сахар был как, пятнадцать копеек только фунт, четыреста грамм, так.


А мука шестьдесят копеек пуд.


Да, шестьдесят, семьдесят.


А когда стал рубль, так тогда и заработки выше стали.


Вот я когда пошел учиться, я одиннадцать лет работал в хозяйстве...


За первый месяц мне заплатили только девять рублей тридцать пять копеек.


А потом стал получать сорок, пятьдесят, а в последний раз я получил, когда стал работать с картошкой, я получал рубль десять в день.


А я в месяц около тридцати рублей получал.


А тогда на тридцать рублей можно было одеться.


Теперь и на три тысячи не оденешься.


Вот я купил, мне было только семнадцать лет.


Отработал месяц.


Ну, с тремя днями.


Купил костюм очень хороший, пальто летнее купил.


Карты рубль пять копеек стоили, так пять копеек платили за эту, из бумаги, вот из картона...


Карты там внутри находятся, так вот пять копеек за это отдавали, а если как без нее, так только рубль карты сами стоили, а за такие сейчас нужно отдать двадцать рублей, да и не найдешь.


Сапоги стоили три рубля, вот.


Иди, купи готовые, три рубля.


Да я сам делал, я умел.


Я учился на сапожника два года.


Я по такой специальности учился.


Сапожник был, закройщик, мастер был, машинку имел, заготовил.


- А раньше изготавливали в хозяйстве сами сапоги или покупали?

- Сами больше делали.

Были в деревне, вот хоть в деревне Нивище было четыре сапожника.


- А кожу откуда брали?

- А кожу, едешь и покупаешь, в Спирово поедешь да привезешь.

Да потом заказывали, вот придет: ”Сделай сапоги!”
– ”Сделаю!” – ”Сколько?”

Я говорю: ”Три рубля.”
И все.

И делаешь из своей кожи и получаешь три рубля.


А если он принесет кожу, так только берешь семьдесят, шестьдесят копеек.


Вот, сапоги делал.


- А кожу не мяли дома?

- Тогда, в то время нет, постоянно покупали готовую...

- Была ли у вас мельница?

- Так вот начну: в Горне мельница, в Плоском мельница, мельница Сназина, вот будет три, в Плоском четвертая, в Козлове была пятая, в этом Козлове шестая, на одной реке шесть мельниц.

Воды было здесь, и рыбы тогда было очень много.


А сназинская мельница, она никогда не спускала воду.


У нее был фундамент там, фундамент бетонный, когда только слишком много воды было, тогда воду спускали, вода была постоянно, постоянно.


Вот у нас в Нивищах, и рядом, и у Сназина была мельница.


Ну, вот какие-нибудь один-два километра и опять мельница.


В километре оттуда так постоянно мельница: линдинская, горнинская, наша нивищенская мельница, сназинская мельница, плосковская мельница, козловская мельница, малокозловская мельницашесть мельниц, вот.


Козловская мельница существует вот, а эти все сломались.


А эти все буквально пропали, нет ничего.


Конечно, немного нехорошо сделано, ведь водой можно делать что угодно, можно пилить, можно стругать.


Обычно говорят: финская щепа, щепа.


А их можно делать, а эти мельницы испорчены, не работают.


А вот эта Козловская наша работает.


Каждое лето щепу делают.


Ну, мелят, да мало.


- Здесь есть мельница?

- Есть, одна только есть.

Эта наша река называется Судомля.


Они вот, туда, около мельницы, вот как Козлово пройдешь.


Там будет другая, Судомля, эта Судомля и, как она называется, Тиффина, две в одну соединяются, так дальше туда идет еще больше река, в ту сторону.


Там тоже мельница была, в Ямном, а теперь нет.


Эти мельницы исчезли все.


Вода была бы самой хорошей, дешевле всего, что угодно можно делать.


Вот я в Кузнецове был на ремонте, так что они делали там?


Одна турбина молола, вторая турбина делала несколько дел: точила, старые обделывала, эти, ну вот скажем, все распиливала, что угодно, и лен мяли, и молотили, и веяли, все...


Вода постоянно работала, а теперь нет ничего.


Все пропали, теперь на машинах работают.


Машинная работа, я не знаю, в этой местности, во-первых, зерно наше на корню не сохнет, когда дождливая погода, тогда приходится зимы напролет мешки на печке сушить.


Это разве дело?


А когда в риге, тогда фураж будет сухой и зерно сухое, и мука будет.


А теперь вот, я купил тут муки, вот, у этих трактористов, так и хлеб не сделатьчерная, и вкуса нет в ней.


Даже не то что...


Я тут курам дал, так и куры не едят.


Влажная, да.


Ведь это же не Украина.


Там ведь на корню оно (зерно) сохнет.


Наше не сохнет.


Ведь был я вот, зачем-то.


Оно на корню сохнет, а наше не сохнет.


А у них так сохнет.


А мы вот этого лишились, так с хлебом теперь плохо...


Если бы делали они, в общем, что требует земля сама, природа, ток тогда, конечно, было бы по-другому, не так.


Раньше ведь хлеб здесь рос очень хорошо, в Козлове, была богатая деревня.


Ну, по пять лошадей держали ведь, такая вот работа была бы.


- А удобряли ли поля тогда?

- А тогда вот, только навозом.

- Скота много держали.

- Скота было много, по пять, по семь коров было.

А по две, по три, это сплошь было, у каждого хозяина.


Ну, вот у них много уже и было поэтому навоза.


А теперь навоз что?


Расстелить нечего, соломы же нет, чтобы расстелить, ну вот не будет и навоза.


Зимой возят, его там дождем промочит, потом высохнет, этот навоз дорого и стоит.


Ну, вот возят торфа очень много, и вывозится постоянно навоз, для кукурузы, а под хлеб ничего нет, навоза, поэтому и хлеб плохо растет.


А раньше хлеб рос хорошо, с таким хлебом была деревня, так много продавали.


А теперь нет, каждый покупает в магазине, пока проснешься, да, уже и беги в очередь.


Такая лишняя беготня постоянно.


А вот ведь некоторые колхозы хлеб получают охотно.


Вот я был в Толмачевском районе, так они получают хлеба много.


У него хоть там другого нет, говорит: «У нас картошки немного».


Так он на хлебе может свинью вырастить.


Это мясо, и другую скотину вырастит, постоянно польза, а наши тут нет.


Наши совсем по-другому делают, что-то не знаю.


Сейчас загнали поросят очень много и не прокормить путно.