Гордеев и Наумов попали в плен
    
        русский
    
      
        – Ну, а вот там, в Пряже белые расстреляли... тех, кто попал в плен? 
 
 Расстреливали каждого, кто попадал в [плен]. 
 
 Видишь ли, они были вместе. 
 
 Из погоста ушли в партизаны с нами вместе, Гордеев и все, не с нами, а с нашими мужиками ушли вместе, ходили в разведку то в Виданы, то к Кашканам, к Шелтозеру ходили. 
 
 Наши мужики и говорят: «Пойдемте сюда». 
 
 «Мы не пойдем с вами, мы пойдем вдвоем» – Гордеев и Наумов так и ушли вдвоем. 
 
 Пришли они в Святозеро, пришли домой и попали к белым в плен. 
 
 Потом отвезли их в Пряжу, там сутки держали их и расстреляли. 
 
 На Лиетегору отвели белые и расстреляли. 
 
 Еще был с ними мужик, глуповатый такой, Сяппи звали, и его белые расстреляли тоже на Лиете-горе. 
 
 Потом Мишу Котан расстреляли, он был в комитете бедноты, его тоже белые расстреляли в Пряже. 
 
 И Гордеева и Наумова, которые были в красных и попали в плен, тоже расстреляли. 
 
 – Как же они попали в плен, кто доказал? 
 
 Этого Гордеева? 
 
 Они думали... 
 
 После эта рассказывала... 
 
 Когда мой муж приходил, в то время все они в разведку ходили вместе. 
 
 Еще на Виер-наволоке останавливались. 
 
 Были Ермолаев, Тимуой Федян, Окку Мюрюн была, был Гордеев Миттю, Наумовы, Гордеев Миттю прибежал и говорит: «Пал Иваныч, не пойдем в город. 
 
 Наш дядя Бураков сказал, что очень много войска идет.
 
 Не расстреливают».
 
 А мой мужик матом его обругал, ответил: «Ты для меня иди куда знаешь! 
 
 Вы и меня оставили в деревне одного».
 
 Они, видишь ли, пошли все туда через озеро, лодка у них была. 
 
 Они все пришли вместе в деревню, и мой муж пришел. 
 
 У них была договоренность: побыть в деревне и возвращаться вместе обратно. 
 
 Не знаю, какой день был. 
 
 Вдруг в деревню приходят белогвардейцы.
 
 Как только белые вошли в деревню, Кондратьев, Гордеев, Тимуой Федян, Ермолаев сразу убежали.
 
 Они испугались белых и на лодке – через озеро поплыли, а моего мужика не подождали. 
 
 Ну, мы до вечера просидели в избе. 
 
 «Ой, надо идти скорее». 
 
 Весна, холодно, на озере нет льда. 
 
 Я шубу на себя надела, платок на голову, и пошла провожать. 
 
 Идем за полями, чтобы никто не видел в деревне. 
 
 Прошли поля, заранее договорились с ними, что соберутся у Виер-наволока, чтобы оттуда на лодке вместе переправиться [через озеро]. 
 
 Мы пришли к Виер-наволоку – их нет, они уже уплыли с женами через озеро. 
 
 Мы обратно в деревню. 
 
 Мой муж остался недалеко у острова и говорит: «Иди только до края деревни. 
 
 Какая лодка попадется, ту и бери, да плыви вдоль берега сюда».
 
 Я вдоль берега подхожу к деревне. 
 
 Смотрю, лодка есть, но большая, не могу столкнуть в воду. 
 
 Другую спускаю, весла и все есть. 
 
 Поехала, гребу туда к концу острова, где остался ждать мой муж. 
 
 Беру его в лодку, а лодка попалась худая, дырявая. 
 
 К Муста-наволоку нужно плыть, договоренность была у них там встретиться. 
 
 Он гребет, я воду вычерпываю. 
 
 Хорошо, что ведро еще было в лодке, он гребет, гребет, словно белогвардейцы уже гонятся за нами. 
 
 У богатых Ждановых – огонь горит, вечеринка или, не знаю, что там. 
 
 К берегу туда мы приплыли. 
 
 Я точно не помню, кажется, Гордеев вскочил навстречу: «Пал Иваныч, знаешь что? – говорит. 
 
 – «Что? Как же это вы, товарищи, меня оставили?», - закричал мой муж. 
 
 – «Когда белогвардейцы вошли в деревню, мы подумали, что ты их увидел и ушел раньше нас, как только их увидел...» 
 
 – «Я видел белых, но не мог уйти: надо было дела справить». 
 
 Ну вот, он продолжаете «Пал Иваныч, не пойдем [в Петрозаводске]. 
 
 Наш дядя, дядя Бураков и Таня сказали, что очень много войска пришло.
 
 Вернемся обратно».
 
 Павши ответил: «Я не останусь!» 
 
 И его как матом накроет!
 
 Сделайте как вам угодно, оставайтесь или делайте что хотите, только отстаньте от меня...
 
 Я вас слушать не хочу.
 
 Идите куда хотите!»
 
 Тут мы их проводили и они пошли все. 
 
 А муж нам и советует: «Не поезжайте на дырявой лодке, утонете. 
 
 Идите все бабы в одну лодку, а эту лодку привяжите сзади».
 
 Нам нужно было бы ту лодку бросить там, но жалко, гоним лодку в деревню. 
 
 Мужики ушли от нас куда-то в лес, а мы обратно плывем на лодке. 
 
 Плохую лодку сзади привязали. 
 
 Приплыли к краю деревни и пошли кто-куда, рассуждаем: «Ой, как пойдем – по полям или по деревне?.. 
 
 А пойдем...ведь ночь...» 
 
 Сами боимся: весенняя ночь светла, увидят часовые, староста назначил ведь стариков в караул, мы по верхнему ряду деревни прошли. 
 
 После донесли на нас: «Жены красноармейцев да красноармейцы в шубах по деревне ходили, их нужно арестовать». 
 
 А мы идем, подошли к дому. 
 
 Захожу я домой. 
 
 Наша бабушка говорит, что все время плакала да смотрела в окно, пока лодка, говорит, плыла к Муста-наволоку, пока к Муста-наволоку лодка плыла. 
 
 А когда увидела, что уже обратно едете, теперь, думаю, живы, слава тебе, господи. 
 
 Боялась, говорит, двое детей да все со старой остаются да все. 
 
 Сын ушел, и если еще жену там убьют, то как я проживу, говорит, с детьми. 
 
 Пришли домой, и давай жить потихоньку... 
 
 – А Бураков сдался в плен или нет? 
 
 Нет, не сдался он. 
 
 В тот раз они ушли в город... 
 
 Гордеев и Наумов после вернулись в деревню и потом их арестовали.
 
 Наумова отвез в Пряжу на телеге свой отец, а Гордеев сам пешком пришел туда. 
 
 Не знаю, суббота или какой другой день был. 
 
 Их там арестовали сразу, не знаю, допросили или не допросили, но посадили. 
 
 Арестантская была в доме Маркова внизу. 
 
 А те Марковы приходились Наумовым родней. 
 
 После Маша, ну, старая уже была, не знаю, из Коккойлы или откуда была взята, так рассказывала. 
 
 Их, говорит, допрашивали всего только один раз… внизу они были, а в полах были щели, ведь раньше не заливали полы цементом. 
 
 Нам жалко, говорит, мы слушаем, о чем хоть спрашивают финны у них. 
 
 Не знаю, о чем спрашивали, но потом заперли их. 
 
 Потом мы спросили, можно ли хоть чаю дать им, ведь накануне вечером им разрешили пить чай. 
 
 Нам разрешили, говорит, мы дали им туда кушать. 
 
 В воскресенье утром напекли пирогов, чтобы угостить их, свои ведь были. 
 
 Я, говорит, подхожу к дежурному и спрашиваю: «Можно ли нам дать этим людям пирогов, накормить их». 
 
 – «Нельзя, хозяйка, они уже накормлены», – ответили мне. 
 
 – «Ну, покажите мне, что они хоть делают». 
 
 А там, говорит, в подвале было одно маленькое оконце и у нас там кровать была, раньше там летом спали. 
 
 Мне дверь приоткрыл дежурный, не полностью открыл, лишь приоткрыл дверь. 
 
 Наумов и Гордеев, говорит, сидели, обнявшись на кровати. 
 
 И тут утром мы так переживали, свои ведь земляки да что будет. 
 
 Ночей не сплю, говорит, так жалко. 
 
 Ну, а в понедельник утром, говорит, как только солнце взошло, пришли, говорит, офицеры или не знаю кто, в синее были одеты. 
 
 Дверь дежурный открыл и крикнул: «Ну, выходите! выходите!» 
 
 Оттуда мужики вышли, а мы, говорит, смотрим из окна, что будет. 
 
 Два военных офицера, говорит, идут сзади, Гордеева поставили впереди, маленького Наумова сзади, и через деревню повели, говорит, к тому месту, где их потом расстреляли. 
 
 Гордеев впереди шагает, а Наумов сзади. 
 
 Ну, а потом, когда вышли [на улицу], кто-то сказал: «Теперь, товарищ, последние минуты мы живем». 
 
 Дверь была открыта, нам было слышно. 
 
 Наумов говорит Гордееву: «Теперь, товарищ...», а офицер крикнул: «Замолчите, вы, парни, и закройте это...» 
 
 Ну, а Наумов вот сказал, что последние минуты теперь живем, товарищ. 
 
 Их отвели за край деревни и там расстреляли. 
 
 А люди, говорит, которые в том конце деревни жили, с тревогой смотрели, что тут будет, ведь финны конвоируют наших земляков. 
 
 Старуха Габукова, говорит, это видела, как их отвели туда к Лиете-горе, за деревню и скомандовали: «Повернитесь к лесу!» 
 
 На правой стороне там такая ямка есть, в ту сторону они повернулись. 
 
 Потом дважды грянул выстрел, нам слышно было, рассказывала. 
 
 Трахнули и уже прошли втроем обратно... двое в белых перчатках. 
 
 Это офицеры, наверно, они и есть убийцы.