VepKar :: Texts

Texts

Return to list | edit | delete | Create a new | history | Statistics | ? Help

Ontuoil vahnutte mieltte ielnu

Ontuoil vahnutte mieltte ielnu

Ludian
Southern Ludian (Svjatozero)
A midäbo, sanuoid niäritettii häntte kui?

Ka niäritettih ainos.

A häi midä, koziččigo sigä?

Ka koziččou nenid e Nan’at: ”Sidä tule vai mille akakse”.

Nu ainoz varaiži Šumoz’orovale Nan’a mänöu.

Siit kerävütäh nu nuorižod brihačut, ken siid oli, art’t’eli nu kai niäritettih häntte.

En laske Šumoz’orovad, en laske čtobi tuliiž ei”.

Nu siid nareko mändäh, selgitäh Nast’a se da nu pl’em’annikat hänen sobih mužikuoiden, mändäh.

Sid pagižutetah häntte: ”Ej ole viinad?”

- ”Ej ole n’ügü. D’älgele minä tuon viinat, sit tulgat”, - nu, sanou: ”Eig ol’e lesket miitutte hüvät teil küläs?

Mouže, sanov, voiš sulhaštai, minä, sanou, olen leski”.

A on, sanou, on hüväd i pahat, sanou.

Ka üks on leski, Nan’aks kučutah, ka Šumoz’orovale mänöu, sanou.

Ka sinä sanou midäbo edvoi ottai?”

Ka minä, sanou, muga vie kačon, sanou, Šumoz’orovat.

A muud lesked ielda hüvät, sanou, ei sua nad’ožat pidäi.

Häi on, sanou, hüvä leski”.

Nu sid i pagistah, pagistah: ”Moužet, edgo voi viinat kus suada?”

– ”Em vuoi, dovarišat, seičaz viinat suada”.

Mouže veečoran sinä, sanou azu et, bes’odah eigo voiš kerävüdä kunna?”.

– ”Em mie voi”, sanou Ontuoi, - minä, sanou, voimata olen, bol’eičen, sanou.

A d’älgele kerävütäh tošči tulette.

Ka kunnabo piäi tüö mänette?” sanou.

– ”Müö mänemme, sanou, Kaškanah veduoit tiedustammah, sanou, midä veduoiz ruatah da kai”.

- ”Siitt tüö, sanou, olette herremiehet?”

– ”Herremiehed olemme, herremiehet”.

Nu siit seičas, sanou, löudäugo dai kalad dai kai dai, siid ostav viinad.

A nu akad net, sanou, nagretah, nagretah enzimäi ei voita hänele stolan taga, štobi ei häi tiedäiš što akad oldah.

Kävütäh nagramah pihal - nagretah, nagretah.

Kuni keittäu kalad.

Siit tuldah perttih, siid viinad d’uou, sanou, iče, sii hänelе pandah enämbe viinat, štobi d’uoiš.

Nu, tošti, sanou, tulgatte”.

- ”Tulemme, tulemme, müö puaksuh, sanou, kävümme veduoit tiedustammah, ka tulemme sinulloo”.

«Nu, minä sanou hüvät kalat suan sil aiga”. - ”Tulemme, tulemme”.

Muga niäritettih.

Ned, nu, еj ole midä naižile küläz ruata, pl’emännikuole niilüöile Nast’uoile da Ošile da kai.

[Siid op’ät’ niäritettih kerävütäh]: ”Davai Ontuoi-diädöd niäritämme, kučumme bes’odah nu.

Seičas, sanou, tučč on, ka, sanou, ei sua ni silmid avaita”.

Nu, dai hüö sinnä seičas selgitäh, kirgutah: ”Ontuoi-diädö! Tule, sanou, sinä Nan’ah!

Tuli Šumoz’orou sulhažikse, ka tule sinä sinnä da selgine, sanou, kačo, parembi, sanou”. – ”Hüvingo pidäu selgitä?” – ”Hüvin, sanou, selgine.

Pane galstukke da polbotinkad d’algah da tuлe, da pal’tto pane piäle.

Selginiiš hüvin nu dai lähte, nu”.

Siid akat..

Sig oli randal neččih Laurihpiäi Bohatterin Miikkulan kodi, a sig oli mečikkö Kuziviidaks kirguttih, moine nu lepikkö sigä suo da kai.

Nu siid astuu astuuu astuu.

Müö, sanov, vuotamme sinut täs kohtas, sanou, Bohatterin tagaveräil, tule, nu”.

Huö sigä mändäh toižeh kohtah, siit kirgutah: ”Ontuoi-diädö tule tännä!”

Sinnä töbräu, töbräu, nu ei tiedä häi, kunna pidäu mändä.

Kuz olette?” - ”Müö täg olemme”. Oi, t’üö, kehnot, sanou, kus kävelette”.

Nu dai ku mändäh sinnä, Petrovahpiäi, sigä kirgutah: ”Ontuoi-diädö tule tännä”.

Häi sinnä sidä Kuziviidad müöti, lepoköz brodiheze, brodiheze, män,e tiedä min, a hüö doroguoid müöti kirgutah: ”Ontuoi-diädö, tule tännä”.

Siid oli skotnuoi dvora, sinnä mändäh sigä.

Siit häi sigä gor’a rüudelöu, polbotinkuoiz da kai hüö nagretah kuuluu.

D’älgele sanou: ”Ka, oi, tüö kehnolaižed!

D’o muut, sanou, oldah vierahat, ka oma pl’em’annikke, vedehine, sanou, Мiikkulan tütär, sanou, kačo, nügü minud muanittelou”.

Kotad täuded on, sanou, siid lähtöu iäre matinker, kiändäheze kodih, ei,voi enämbi puuttui sih d’o tropinkkah, puuttuu sid kodih kiändäheze.

Siit tošpäim mändähgi sinnä kaččomah se pl’em’annikke: ”Kuz olitte, mid et tulnu ,sanou, kačo, Nan’az?

Ol’d’ih sulhaižed da moine baale oli da kai ka”.

- ”A, sanou, en tiedä, tuhuži, - sanou.

Kävelin, kävelin, sanou, kotat täuded luntte tul’d’ih da väzüin, sanou, sigä, Kuziviidan kaiken proidiin vai sanou urižou, kirgutah: ”Tule tännä, tule tännäsinnä, sanou, minä i mänen”.

Ka vahneg oli muga?

Ka vahn oli vahne vuotte nu kaheksakümen, naverno.

A vuotte kaheksakümen, daa?

Nu kaheksakümen, vahne.

Siit häi näge mieli vie nuori.

Siit sigä käveleh, boltaiheze, merežit kevädel pidi.

Suareks kirguttih, Kodiluodom müödäh.

Neččidä purastau, purastau.

Ühten kieran purasti, purasti, ku purastukseh lähtegeh sordui.

Akad siid nostettih häntte, eika sinnäi kuolnuiš.

Siid akale sille sanou: ”Ku minun n’ügü piästit hengih, mänöun madehte tuon viiš kilot sille, sanou, madehte.

Viiš funttat tuon, sanou, madehen, sanou”.

Moižen nu praudei oli sanou.

Tuli, stučiiheze sih (meiden kodiz elittih ka): ”Oi, Vera, na täs kalat, ku sinä minun piästit hengih”.

Nu siit, kačo, kuoli üksinäh kaivon randah i kuoli.

Nu hänel oli sigä kaivo, lähti vedele da siit sinnäi kuoli.

Nu a siit pl’emännikät sigä vedettih, kunnabo paned vahnan, pidäu ottada iäre.

Da hänen kuldad uberittih da kai da.

Онтуой по старости глупеть стал

Russian
А за что, говоришь, дразнили его?

Все время дразнили.

А он что, сватался там?

Сватал Наню: «Иди-ка ко мне в жены».

Все боялся, что за Шумозерова Наня выйдет замуж.


Соберутся мальчики, молодежь, кто там был, артель ребятвсе дразнили его.


«Не пущу Шумозерова, не пущу, чтобы не заходил».


Настя и другие его племянницы, соберутся, нарочно переоденутся в мужицкую одежду и идут разыгрывать его.


Спрашивают: «Нет ли водки у тебя


– «Нет сейчас.
После достану, после приходите», – отвечает и спрашивает: «Нет ли вдовы какой-либо хорошей у вас на виду в деревне?

Может, можно было бы посвататься, я вдовец».


– «А есть хорошие и плохие.


Вот тут есть одна вдова, хорошая такая, Наней зовут, так за Шумозерова замуж собирается.


А ты чего же не женишься на ней


– «Я посмотрю еще на Шумозерова.


А другие вдовы нехорошие, нельзя положиться на них.


Она-то хорошая вдова».


А потом и разговаривают и разговаривают, спрашивают: «Не можешь ли ты где-нибудь водки достать


– «Не могу, товарищи, сейчас водки достать».


– «Ну, может тогда вечеринку сорганизуешь, нельзя ли на посиделки собраться у вас?».


– «Я не могу, – отвечает Онтуой, – я болею.


В другой раз приходите.


Куда же вы идете
спрашивает.

– «Мы идем в Кашканы узнавать, как там идут дела на вывозке”.


– «Тогда вы будете из господ


– «Да, из господ мы, из господ».


И вот он тут же принесет рыбу, купит водки.

Ну, а бабам становится смешно, но за столом не смеют смеяться, чтобы он не узнал их.


А выйдут на улицусмеются, смеются.


Тем временем старик приготовит уху.


Они войдут в избу, сядут снова за стол и пьют, а ему наливают побольше вина, чтобы [опьянел].


«Ну, в другой раз приходите».


– «Придем, придем, мы часто ходим узнавать, как идет вывозка, так что придем к тебе».


– «Ну, я хорошей рыбы достану к тому времени».
– «Придем, придем, папаша».

Вот так они и дразнят [старика].


Ну, нечего женщинам, племянницам Насте да Оше в деревне делать.


[Соберутся вновь и говорят]: «Давай дядю Онтуоя подразним, позовем на беседу.


Сейчас метель так метет, что нельзя даже глаз открыть».


И они вновь переоденутся, кричат: «Дядя Онтуой!
К Нане пойдем!

Шумозеров к ней пришел свататься, приходи и ты туда, да оденься получше».
– «Хорошо ли нужно одеться – «Хорошо оденься.

Надень галстук да одень полуботинки, да пальто одень.


Оденься хорошо да иди».


Потом бабы...

На берегу [озера] в сторону Лаури, за домом Мийккула Богаттерин, был там лесок, называли Кузивийде, такой ольшанник да болото.


Он идет, идет, идет.


– «Мы ждем тебя там, на задворках Богаттерин, приходи».


А сами перейдут на другое место и оттуда кричат: «Дядя Онтуой, иди сюда


Туда бредет, бредет, не знает он, куда нужно идти.


«Где вы находитесь
– «Мы здесь». – «Ох вы, черти, где ходите».

Ну, перебегут к дому Петрова, оттуда кричат: «Дядя Онтуой, иди сюда!».


Он туда, в Кузивийде по ольшаннику бредет, бредет, поди знай сколько, а они по тропкам идут и кричат: «Дядя Онтуой, иди сюда


А там был скотный двор, и они туда зайдут, оттуда кричат.


Он там, горемыка, бродит в полуботинках, а они смеются.


После скажет: «Ой, вы, чертовки!


Уж дразнили бы чужие, а тут своя племянница-чертовка, дочь Мийккула начала надсмехаться надо мной».


Потом с руганью, ботинки полные снегу, повернется домой, но долго не может попасть на эту, на тропинку.


На другой день снова идут [к Онтуою] вроде навестить: «Где вчера был, чего не пришел к Нане?

У нее были сваты, были, да такой бал был».


– «А мело сильно, – отвечает.


Ходил, ходил, полные ботинки снегу набилось, устал, Кузивийду всю прошел, только воет метель, да кто-то кричит: «Иди сюда, иди сюдатуда я и иду».


Такой старый был?

Старый был, лет восемьдесят, наверно.

Лет восемьдесят, да?

Ну, восемьдесят лет было, старый был.

Думы-то еще молодые были.


А там ходит, болтается, мережи весной держал.


Суари называли место, около Кодилуды, где он рыбу ловил.


Там делал проруби.


Однажды делал, делал прорубь и в прорубь упал.


Женщины вытащили его, иначе там и умер бы.


Потом одной и говорит: «Раз ты меня спасла, попадет налим [в мережу], принесу налима на пять килограммов тебе.


На пять фунтов принесу тебе налима».


И действительно принес.


Пришел, постучался (в нашем доме жили эти бабы): «Ой, Вера, на возьми рыбу, поскольку ты меня спасла».


Потом, видишь, умер он в одиночестве, возле колодца и умер.


Около него был там колодец, пошел за водой, там и умер.


Ну, потом племянницы привезли его, куда же оставишь старого, нужно убрать.


А золото его прибрали к рукам.