VepKar :: Texts

Texts

Return to list | edit | delete | Create a new | history | Statistics | ? Help

Оli sie ennen vanhas mužikku poijan kel

Оli sie ennen vanhas mužikku poijan kel

Livvi
Vedlozero
Оli sie ennen vanhas mužikku poijan kel, leskimužikku da poigu. Hän rubiew kuolemah, virumah sih kuolendu [sijal]. Sanow:
Poigurukku, musta toatan kolme sanua.

No midäbo pidäw, toatto?
Sanow:
Yhtekse, musta, – sanow, – älä kolmee kerdoa yhtes čuras päi goštih kävy.
Toizekse, musta toine sana, – sanow, – älä toizes pogostas nai. Kolmandekse, musta, – sanow, – sinul hebo hyvä d’eäw, älä susiedal anna roadoa heboo, lučče iče roa kyläh!

Nu häi duumaiččow, mindäh toatto nenga sanoi. Rubiew elämäh-olemah, susiedu tulow, bohattu taloi. Häin ylen äijän kylvöw pidi i pakiččow peldoo astavoija heboo. Pakiččoo heboo peldoo astavoija, i andaa [briha]: "Vuota nygöi probuičen, mindäh toatto kieldi heboo andamas".

Häin ottaw, mennäh astavoiččemah, kolme vellesty taloiz oli. Yksi astavoiččow, astavoiččow, hebo vie on mahan kel sen. Astavoičcow, astavoiččow, toine tulow. Heboo ei syötetä. Sid kolmas tulow, heboo ei syötetä. (Endizeh aigah huolitetah roadoa)! Nu vot. Häi menöw iče päiväkse aijan toakse kaččomah, mindäh toatto kieldi hebod andamas kyläh.

Hän astavoičči, kolmas astavoičči, – hebo azetui i sällyn sai. Sällyn otti, viippai sinne peälliči aijaz i puutui brihačul tyveh sälgy. Häi ottaw da kabd’aizen leikkoaw da kormanih. Nu. Iče kodih. Illas tuvvah hebo d’o sie väzyksis, päivän laskiettuo, puolez yöz. Tullah. Ei virka ni midä. Hiitroi brihačču, ni midä ei virka! Häin: "Nygöi lähten probuičen, toatto sanoi: "Älä kolmei kerdoa yhtes čuras päi goštih kävy". Nygõi on deädä, ainos goštih kuččuw i lähten deädällyö goštih".

Menöw sinne, ei tietä midä: "Nu, poigu-rukku, gu tuliid nygöi"! Ei tietä ni midä: kaikkei loaduw piiraidu laitah, ei tietä kunne händy panna! Nu vot, sen pyhänpäivän kävyw. "Vuotai lähten toizennu pyhänpäivän".
Dai tossu peän d’ongoi toizel pyhälpäiväl vähembäl hoarotellahez. I min syöw, sie miittumoa piiroadu, kaikkei panow kormanih. I tossu pyhänpeän kaikkei panow kormanih.

"Nygöi lähten vie kolmanden kerran". D’ongoi vai gui čoajuw da siendy da paččoi. Dai ned panow opad’ kormanih. "No. Se puwttui nygöi, toatto sanoi, ga tozi on. Kačo, ei kolmattu kerdoa hyvin goštitettu. Nygöi vie probuičen naija toizes pogostas". Hänelleh on omas kyläz mielespiettävy ylen hyvä. I lähtöw deädäh kel toizeh pogostah naimah. Sen samaizen ottaw susiedan i sen samaizen deädän sulhaiziksi.

Menöw toizeh pogostah naimah, sulhaizikse. Sie ylen hyvin piettih, vastattih, svoad’bo työnnytettih, kai, dielo hoduh. Tuldih kodih. Heil pidäw mennä kahten päivän peräs svoad’boa sidä lujoittamah. A brihačču se suoriw gu pakiččii. Lähtöw pakiččemah. (Ennen vahnas pakiččemah käveltih). Häi korzinaizen ottaw kädeh, menöw sih samaizeh taloih, ylen pahat sovat peäl. Menöw sih taloih, taričeh yökse, naindutaloih:
Laskekkoa hyväh taloih yökse, – sanow, – vakkitilaz en voi ni yötiloa soaha.


Emmo, svoad’ba on varuksis, – sanow, – tansid roih da kai.
Ka laskekkoa kuh tahto, minä enhäi tansuiče, käbristän kus-tahto.
Mene sid kravatin al! andilas sanow.

Hän kravatin al. Kerävytäh tytöt, tansuijah, sid kižatah kaikelleh, svoad’boa sidä igraijah. A brihačču se kravatin al, korzinaine tyves. Briha tulow, tytön temboaw kravattih, kološša kirboaw, se menöw hänel korzinaizeh. Nu hyvä. Yön magoaw sie, kološšu korzinaizes, kološan kel. Huondeksel lähtöw, proššaičeh.

Pidäw tulla järilleh svoad’boa ottamah. Tullah deädäd ned, hevonpidäjät kai, svoad’boa pidämäh siih, hevol ajetah. Muga hyvin svoad’boa pietäh, kai on ladno! Brihačču sanow:
Minä tyttöi en ota!
(Häi sie kravatin al gu oli yön ga). En ota tyttöö minä! – sanow.

Deädäh sanow:
Mikse ed ota! Ga toizeh pogostah tuled! Ga ota ed da! Nengoizen roskodan pied da! – čakkoamah rubei.

Deädä, sinä elä čakkoa, – sanow. Mugai sinul, kačo: enzi kerran goštih tuliin, kui goštitiit! Toizen kerran tuliin, opai vähäizel goštitiit, kolmandel paččoi da siendy!

A mužikal sil, susiedal, sanow opai:
Sinul opai, heboo piit, – sanow ga, – vai hebo väzyi, sällyn lykkäit peäliči aijas! – sanow.

En!
Et? Kačo, kabd’aine täz on!
Dai sinne kabd’aizen ottaw. Hyö, deädä dai susiedy iäre, briha d’eäw yksin. Tyttö yksikai menöw, kohonah svoad’boa pietäh, dai toizet annetah. Tytöl opai sanow:
Minä sinuw ota en!
Sinä minuw magaitit kravatin al, iče magait kravatiz brihan kel! Täs kološšu brihan, na. Eigo olluh muga?

Sih svoad’bo eroi, brihačču jäi naimattah. Omas kyläz otti tytön. Nygöi vai eletäh vilzistäh.
Vie minä olin svoad’bos, sie annettih d’eähine hebo, hernehine pletti, nahkahine saduli. Tulin pogostal, papin riihi tulez, d’eähine hebo sih suli, hernehine pletti kanad n’okittih. Štoafaa oli palaine, štoarfoa toine, net sih kavottih! Minä däin täh, vain perednikaine vatsal!

[Добрые советы]

Russian
Был там в старину мужик с сыном, вдовец да сын. Умирает он, лежит на смертном [ложе]. Говорит:
Сынок, запомни три слова отцовских.

А что надо, отец?
Говорит:
Первым делом, запомни, – говорит, – не ходи три раза подряд в одно и то же место в гости.
Вторым делом, запомни второе слово, – говорит, – не бери жену из другого погоста. Третьим делом, запомни, – говорит, – у тебя лошадь хорошая, не давай соседу пахать свою лошадь, лучше сам работай на соседей.

Ну, он думает, чего это отец так сказал. Стал жить-поживать, сосед приходит, дом богатый. Он очень много посеял и просит лошадь поле боронить. Просит поле боронить лошадь, и отдает [парень]: "Погоди-ка, посмотрю, почему отец не велел лошадь отдавать"?

Он [сосед] берет, идут боронить, три брата в доме было. Один боронил, боронил, а лошадь-то была жеребая. Боронил, боронил, второй приходит. Лошадь не кормят. Потом третий приходит, лошадь не кормят. (В старое время торопились работать)! Ну вот. Он сам идет на целый день за изгородь смотреть, почему отец не велел лошадь отдавать в деревню.

Один боронил, второй, третий боронил, лошадь встала и ожеребилась. Жеребенка взял, перебросил через изгородь и упал жеребенок рядом с парнем. Он берет, отрезает копытце и в карман. Ну, сам домой. Вечером приводят лошадь, усталую, уже после захода солнца, в полночь. Приходят. Ничего не говорит. Вот какой парень, ничего не говорит! Думает: "Теперь пойду попытаюсь. Отец говорил, что нельзя ходить три раза подряд в одно и то же место в гости. Дядя все время в гости звал, пойду к дяде в гости".

Приходит туда, уж и не знают как: "Вот, сынок, пришел-таки"! И не знают как [и встретить], всяких пирогов напекли, не знают, где его посадить. Ну вот, это воскресенье там побыл. "Пойду-ка и на другое воскресенье".
И на другой день, в следующее воскресенье, меньше суетятся. И что он ест, какие там пироги, все кладет в карман. И на следующее воскресенье все кладет в карман.

"Пойду еще третий раз". На этот раз только чай да грибы да печеная репа. И это кладет опять в карман. "Но это теперь испытал, отец говорил, так правда и есть. Вишь, третий раз уже плохо угощали. Теперь еще попробую жену взять из другого погоста". У него в своей деревне очень хорошая зазнобушка. Отправляется с дядей в другую деревню жениться. Того самого берёт соседа и своего дядю в сваты.

Приходит в другую деревню свататься в женихи. Там очень хорошо встретили, угостили, свадьбу назначили, все, дело на полном ходу. Возвращаются домой. А им надо через два дня пойти свадьбу справлять. А парень этот одевается нищим. Идет просить. (В старину ходили милостыню просить). Он берет в руки корзиночку, заходит в тот самый дом, на нем одежда очень плохая. Заходит в тот дом, просится ночевать, в невестин дом:
Пустите, добрые люди, на ночь, – говорит, – в чужом месте и ночлега не могу найти.


Не можем, свадьбу готовим, – говорит, – танцы будут да все.
Да хоть куда-нибудь пустите, я ведь не буду танцевать, прикорну где-нибудь.
Иди тогда под кровать! невеста говорит.

Онпод кровать. Собрались девчата, танцуют, игры водят всякие, свадьбу играют. А парень тот под кроватью с корзинкой. Подходит парень [другой], схватил девушку и на кровать. Калоша упала, прямо жениху в корзину. Ну хорошо. Ночь переспал, калоша в корзине, с калошей. Утром уходит, прощается.

Надо обратно идти свадьбу встречать. Приходят дядья, сосед, который лошадь брал, свадьбу играть, на лошади подъезжают. Так хорошо свадьбу справляют, все ладно. Парень [жених] говорит:
Я девушку не возьму.
(Так как она там в кровати была ночь). Не возьму я девушки, – говорит.

Дядя говорит:
Почему это ты не возьмешь, да еще в другую деревню едешь, да не возьмешь, да расход такой сделал. – ругать начал.

Дядя, ты не брани, – говорит. - Так и у тебя, смотри, первый раз в гости пришел, как ты угощал. Второй раз пришел, опять немножко угощал, а на третий раз репы печеной да грибов.

А мужику этому, соседу, говорит тоже:
Ты тоже, лошадь брал, – говорит, – так лошадь как устала, ты жеребенка выкинул за ограду, – говорит.

Не бросал.
Не бросал? Смотри, вот копытце.
Копытце с собой взял. Они, и дядя и сосед, оттуда прочь, парень остается один. Девушка все равно хочет за него идти, свадьбу вовсю играют, и те отдают. Девушке опять же говорит:
Я тебя не возьму.
Ты меня под кровать положила спать, а сама с парнем спала на кровати. Вот его калоша, на! Что, не было так?

Так свадьба расстроилась, парень остался неженатым. В своей деревне взял девушку. Теперь только живут-поживают.
Еще и я была на свадьбе, там дали мне ледяного коня, гороховую плеть, кожаное седло. Приехала в деревню, поповская рига в огне, ледяной конь тут растаял, гороховую плеть куры выклевали. Штофа был кусок, сукна другой, те там потерялись. Я осталась тут лишь с передником на животе.