VepKar :: Texts

Texts

Return to list | edit | delete | Create a new | history | Statistics | ? Help

Rosvo-Kliimon starina

Rosvo-Kliimon starina

Karelian Proper
Uhta
Оli ennen ukko ta akka, ta heilä oli poika, poika oli mykkä. А, pojalla on Kliimo nimi. Та hyö kaikella luatuh kuotellah, jotta poika rupieis pakajamah. A ei rupie. Akka šanou ukollah, jotta "mäne šie käyttele mečäššä, eikö rupie šielä pakajamah". Hiän šielä käytti mečäššä. Tultih kujan šuuhu; šielä оn šuuri vanha honka.
Tuatto, mie kun kašvan šuurekši, niin tämän honkan kuan šiun piällä, anna kuolet šiih, – šen šano poika, ei muuta enämpi ni paissut.
Akka šanou ukolla, jotta "vie tämä poika rosvojen joukkoh, a kun kuatau šiula honkan piällä, niin šiih kuolet". Šiitä tuatto vei šen rosvojen joukkoh. Še otettih hyvin vaštah.
Tai ilta kun tuli, tai lähettih rosvoloiksi. Mäntih pohatan talon ulkoaittah, noššettin šalmo kankiloilla.
No, Kliimo, mänehän nyt šyytämäh, – še oli nuori rosvo, – opašteliutumah.
No Kliimo pistäyty aittah ta šieltä šyyti, šyyti kaikki mitä oli, yksi liinakukla jäi. Häneltä kyšytäh:
Onko vielä mitä?

Kliimo šanou:
Ei ole ni mitä, yksi liinakukla jäi.

Hyö kannettih kaikki pois, šalmo pantih kiinni, a Kliimo jäi aittah. A hyö juoštih ikkunan alla, karjuttih:
Hoi, rosvot on aitašša!

Šieltä hypättih talonväki juokšomah, a rosvo-Kliimo kun kuulinyt tullah! hiän viritti liinakuklan palamah, a iče rupesi ovikorvah. A hyö kun hypättih šammuttamah, šilloin rosvo-Kliimo käsistä aličči pakoh. Та hiän juokšiki šinne rosvon majalla. Kun oli pimie, nin häntä ei ni nähty.
Oho työ, stukoit-stakoit, mintäh miut jättijä?
Ka nuorta rosvuo opaššamma.
Та tuaš tois iltana ni lähetäh. Männäh toisen talon aittah. Та šanotah:
Kliimo, mäne i tuaš!

Hiän šanou:
Ei še Kliimo kaikičči lähe, nyt on toisen vuoro.

Toini mieš i läksi, kun šalmo noššettih. No tai kyšytäh:
Joko šie šyyvit kaikki?
šanotah. No tulehan nyt pois!
Таi pantih šalmo kiinni. Kun hiän rupei tulomah, hiän šiih ličkautu ta kuoli. Та hyö näpättih niitä šivotoja šelkäh ta lähettih juokšomah. Kliimo šanou šiitä, jotta ei hiän yhtä joukošta jätä: "mie lähen käyn pois". Hiän mäni šinne, nošti šalmon, otti pois miehen ta šeläššäh kantau ruumista. Та vei meččäh ta pani puuta vaššen šeisomah. Šiitä mäni šinne rosvon majalla. Yön ta päivän šyötih, illalla tuaš lähettih. Mäntih čuarin karšinah, noššettih šalmo. Čuarilla on karšinašša šivotat. No ta Kliimo šinne čuarin karšinah läksi šivotoja šyytämäh. Kyšytäh, jotta "vieläkö on mitä"?
Ei enämpiä ole kuin čuarin ta čarovnan venčävuattiet.
Та šilloin pissettih kiinni šeinä ta hiän jäi karšinah, rosvo-Kliimo. Hiän tuumaiččou, miten hiän piäšöy pois tiältä, jotta ei šuatais kiinni. Kuuntelou, kun čuarissa šuoritah heinällä piijat ta kasakat. Hiän šuorisi, pani čuarin vuattiet alla, čarovnan vuattiet piällä. Noušou karšinašta, šanou:
Hospoti pomilui, tämmösenä pruasniekkana šuorietta heinällä, mitä teilä jumala antau!

A hiän iče pihalla hivuttautuu. Ne arvellah, jotta kummitteliutu šillä keinoin, karšinašta nousi. Čuari šiitä käški noštua koko kaupunkilla ruškiet plakut, jotta nyt on pruasniekka. Šiinä, kačo, čuari petty!
Šiinä kävelöy toisenä piänä rosvo-Kliimo čuarin pihalla. Čuari kaččou tai pisti piän ikkunašta.
Mitä kävelet? šanou.
Ka kävelen työtä-ruokua eččimäššä.
No tulehan, – šanou, – pirttih, niin on työtä-ruokua.
Šiitä tuli pirttih, čuari šanou:
Äšen olet rosvo-Kliimo, kun šuanet miulta härän varaštua liäväštä.

Še poika šiitä otti illalla ta šuoriutu čuarin vuatteih pimieššä, tuaš liinakuklan i otti šelkähäš. A čuarỉ pani härän liäväh ta pani kolme saltattua vahtih. A hiän mänöy niillä saltatoilla šanou:
Antakkua miula härkä, mie panen tämän liinakuklan liäväh, hiän kuitenki teiltä šuau, a miulta ei šua.

Ne i annetah, kun on čuarin vuatteissa (arvellah, jotta čuari še on).
Čuari tuli huomenekšella, kyšyy:
Onko käynyn rosvo-Kliimo?

Ei ole käynyn, – šanotah, – šie kun toit tuon liinakuklan, nin šielä onei ole käynyn rosvo-Kliimo.
Čuari pisti piäh liäväh, kaččou: šielä on liinakukla parrešša. Otti piššualin saltatoilta ta alko lyyvä niitä saltattoja, jotta "työki oletta yheššä rosvo-Kliimon kera, milma petättä".
A tuaš toisena päivänä kävelöy rosvo-Kliimo čuarin ikkunan alla. Čuari tuaš pisti piän ikkunah:
Mitä kellisteliyvyt, kun et tule pirttih?

No ta tuaš tuli poika pirttih, čuari šanou:
Äšen rosvo-Kliimo olet, još voit varaštua miulta šyöttilähän orihin tallista.

A čuari pani kuuši saltattua vahtih (ei pannun niitä vanhoja, pani uuvet). A rosvo-Kliimo kokosi kiššua värčin. Ta šuorisi čuarin vuatteih ta mäni šinne. Hiän mäni šinne, šanou:
Slušivoit, anna kun mie otan šen šyöttilähän, lašemma nämä kiššat šinnе, anna hiän keriäy näitä kiššoja.

Hyö annettih. Čuari tuli huomenekšella, kyšyy:
Onko käynyn rosvo-Kliimo?

Ei ole käynyn, šie kun piäššit nuo kiššat tuonne, niin tuola nuo vielä vilšketäh.
Hiän ni kačahti, šanou:
No jo še vei, stukoi-stakoi, – ta tuaš niitä piššalin perällä piekšäy.

A šiitä tuaš mäni kolmantena piänä rosvo-Kliimo, kävelöy čuarin ikkunojen alla. Čuari pisti piäh ikkunašta, šanou:
Äšen olet rosvo-Kliimo, kun šuanet rahalippahan miun naisen elta, šormukšet šormista, korvarenkahat korvista.

A ilta kun tuli, hämärty, Kliimo pani ne tuaš čuarin vuattehet piälläh. Nyt hiän mäni kävi šen pokoiniekan, min pani puuta vaššen pistyh, šeläššä kanto. A rahalipaš on peräššä lattiella, čuarin naini istuu rahalippahalla ta čuari naisellah yšäššä. Руššу on šuorana ovie kohti, jotta kun tulou še rosvo-Kliimo, niin šamašša ampuo. A rosvo-Kliimo kun tuli, lonkasi ovie ta ašetti šen pokoiniekan oviloukošta kaččomah. Iče mäni peittoh šinčin peräh. A še pokoiniekka kun kaččou oviloukoštatoivou, jotta še on rosvo-Kliimo, tai ampuo ločkasi. Še kun ampu, niin še i kolahti še ruuimisčuari toivo, jotta nyt še kuoli še rosvo-Kliimo. Čuari šano:
Nyt milma šyytetäh, kun miehen tapoin, lähen vien peittoh.

A čuari kun proiti pihalla, rosvo-Kliimo tuli pirttih naisen luo. Hänellä kun on čuarin vuattiet piällä, niin naini arvelou, jotta še on čuari.
Anna, – šanou, – rutto še rahalipaš, šormukšet ta korvarenkahat, moušet ei ni ollut še rosvo-Kliimo, niin vien pois: šiulta hiän šuau, a miulta ei šua.
Та hiän mäni pihalla, liputtau, jotta "nyt jäit näistä"! Čarovna juokšou jälkeh, jotta "anna hot’ rahua vähäsen, nyt milma čuari kiruou, kun annoin kaikki". Hiän nošti kolme kertua kultarahua: "No mänehän nyt".
Še proiti. A pappi alko muka nakrua čuarie, kun rupesi rosvo-Kliimo petettäväkši. No ta rosvo-Kliimo i šai kuulla, jotta pappi čuarie nakrau. Rosvo-Kliimo otti ta luajitti hopiešauvah. Ta mäni kirikköh, šuorisi čarovnan vuatteih: šiinä čillit heläjäy, hopiet läikkyy, jotta kun pimieh huoneheh mänöy, niin kaikki valon antau. Tai rahvaš kaččoukenhän tuo tuli, kahapäin väki jakautuu, hänellä tietä annetah. Hän mäni šuorah kriiloššulla, alko kallehie molitvoja šielä jorhata. Pappi kyšyy, jotta "ken šie olet"? Šanou:
Mie olen taivahašta, šilma kučuttih šinne pokuajimah.

Pappi kun hätäyty, jotta "millä mie šinne piäšen"? Še rosvo-Kliimo šanou:
Kyllä šie piäšet, älä varaja.
Lähemmä vain pihalla, mie noššan.
Pappi läksi pihalla, kaikilla rahvahalla prostiutuu:
Antakkua šynnit antehekši, još kellä pahua ruavoin.

Rahvahalla kumartau, rahvaš hänellä vaštah. A čuariki šielä oli kiriköššä, hyväšteli häntä. No hiän šiitä kun panou papin hopijašauvan piäh istumah, kun pappi vareutu, kun rupesi [Kliimo] noštamah šitä šauvua, rapesi [pappi] värisemäh tai pieri. Ätkäsi šen muah papin.
Nyt šie mänet läpi muaemäštä, kun taivahan männeššä pieret, – ta šitä lyöy šauvalla.
Šiitä hiän nuakličči hänet kirikön šeinäh hiemoista ta pukšunlahkehista ta heittäy šauvan reunah, jotta ken matkuau, niin pappie lyyvä. A šiitä šen papin maatuška šai kuulla, jotta pappi riečkottau kirikön šeinäššä, mäni ta piäšti pois papin.
Papilla tulou čuari vaštah šiitä. Čuari šanou:
Šie nakroit milma, jotta petti rosvo-Kliimo, ka pettipähän i šiut.

Pappi šanou:
Elä, veikkon, virka, niin on huikie, jotta en voi rahvahan šilmih kaččuo.

Та šen pivuš i starina.

Kullan lehti kuulijalla,
lemmen lehti laulajalla,
a ken ei liene kuullut
kuurnisnieklat korvih.

Cказка о воре Клиймо

Russian
Были раньше старик и старуха, и у них был сын, сын был немой. А зовут его Клиймо. Уж они по-всякому пытались заставить его говорить, но он не говорил. Старуха и говорит мужу, что "поди-ка своди его в лес, может, там заговорит".
Сводил он [старик] его в лес. Подошли к концу прогона, а там стоит большая старая сосна.
Отец, когда я вырасту большой, то свалю эту сосну на тебяты и умрешь, – только и выговорил сын.
Старуха говорит старику, что "отвези сына к ворам, а то и впрямь свалит сосну на тебя, так тут и умрешь". Старик и oтвез его к ворам. Сына там хорошо приняли.
А как вечер насталпошли воровать. Пришли к амбару богатого дома, угол приподняли кольями.
Ну, Клиймо, иди-ка ты вытаскивать, – он ведь молодой вор, надо его поучить.
Клиймо и залез в амбар, бросал, бросал оттуда все, что там было, одна только кудель осталась. У него спрашивают:
Есть ли еще что-нибудь?

Клиймо говорит:
Нет ничего, одна только кудель осталась.

Они все ушли, угол амбара опустили, а Клиймо остался в амбаре. Они побежали под окна [дома] и закричали:
Хой!
В амбаре воры!
Из дома выскочили люди, а вор Клиймо как услышал бегутвзял и поджег кудель, а сам спрятался за дверьми. А когда они бросились тушить, вор Клиймо из-под рук убежал. И прибежал он в дом разбойников. Было темно, его никто не заметил.
Ах вы, такие-сякие, почему меня оставили?
Молодого разбойника учим!
На другой вечер опять и пошли. Идут к амбару другого дома. И говорят:
Клиймо, иди ты опять!

А он отвечает:
Не все Клиймо ходить, теперь других черед.

Другой и пошел, когда подняли угол. Ну и спрашивают:
Все ли вытащил, повыбросал?
говорят. Ну, теперь выходи!
Да и опустили угол, а он когда стал выходить, его придавило, и он умер. Они захватили награбленное и убежали. А Клиймо говорит, что он одного из шайки не оставит: "Пойду, вынесу его". Он вошел туда, приподнял угол амбара, вытащил вора и на спине понес тpуп. Унес в лес и прислонил его к стволу дерева. Потом пошел в дом разбойников. Ночь и день ели, а вечером опять пошли. Пришли к царскому дому, приподняли угол. У царя в подполье добро. Ну, и Клиймо пошел выбрасывать добро. Спрашивают, что "есть ли еще что-нибудь"?
Ничего, кроме подвенечных платьев царя и царицы.
Тогда они опустили стену, и вор Клиймо остался там. думает, как бы ему выбраться отсюда, чтобы не поймали. Слышит, что у царя служанки и работники собираются на сенокос. Он оделся: вниз надел платье царя, а сверхуцарицы. Поднимается из подполья и говорит:
Господи помилуй, в такой праздник собираетесь на сенокос, что вам бог даст!

Они решили, что это чудится. А служанки и работники побежали сказать царю, что там чудится, из подполья кто-то поднялся. Царь и приказал развесить красные флаги во всем городе: что теперь, мол, праздник. Тут, смотри, царь и обманулся.
На другой день вор Клиймо похаживает по царскому двору. Царь посмотрел да и высунул голову из окна.
Чего ходишь? спрашивает.
Хожу вот, работу да еду ищу, – отвечает.
Заходи-ка, – говорит, – в избу, так найдется работа да еда.
Зашел он в избу, а царь говорит:
Если сумеешь украсть у меня из хлева быка, тогда, ты настоящий вор Клиймо.

Парень потом вечером в темноте взял да переоделся в царскую одежду и снова взвалил кудель на спину. А царь запер быка в хлеву и поставил троих солдат сторожить. А он [Клиймо] пошел и говорит этим солдатам:
Отдайте мне быка, а я положу эту кудель в хлев, у вас он все равно уведет, а у меня не сумеет.

Они и отдали, потому что он был в царской одежде (думают, что это царь и есть). Наутро царь приходит и спрашивает:
Приходил ли вор Клиймо?

Нет, не приходил, – отвечают, – ты вот как принес эту кудель, так она там и лежит, вор Клиймо не приходил.
Царь заглянул в хлев, смотриттам кудель в стойле. Взял у солдат ружье и давай их бить, что "и вы заодно с вором Клиймо, меня обманываете".
На другой день снова ходит вор Клиймо под окнами царя. Царь опять высунулся из окна, спрашивает:
Что слоняешься, а не заходишь?

Ну, и опять зашел парень в избу, царь говорит:
Если сумеешь украсть у меня из конюшни откормленного жеребца, тогда ты вор Клиймо.

А царь поставил шесть солдат сторожить. (Не поставил тех старых, поставил новых). А вор Клиймо собрал полный мешок кошек. Переоделся в царскую одежду и пошел туда. Пришел туда и говорит:
Служивые, дайте-ка я возьму жеребца, да впустим туда этих кошек, пусть он их собирает.

Они и отдали. Наутро царь приходит и спрашивает:
Приходил ли вор Клиймо?

Не приходил. Ты как впустил туда этих кошек, так они там и сейчас носятся.
Он посмотрел и говорит:
Уже успел увести, такой-сякой. – И опять побил их прикладом ружья.

А потом опять пошел на третий день вор Клиймо, ходит под окнами царя. Царь высунул голову из окна, говорит:
Если достанешь ларец с деньгами из-под моей жены, кольца с ее пальцев и сережки с ушей, тогда ты действительно вор Клиймо.

А вечер как настал, стемнело, Клиймо опять оделся в ту царскую одежду. Затем он сходил за тем покойником, которого он к дереву поставил, и взвалил его на спину. А ларец с деньгами стоит на полу, царева жена сидит на ларце, и царь у жены на коленях, направлено ружье на дверь, что когда появится вор Клиймо, тут же выстрелить. А вор Клиймо как пришел, приоткрыл дверь и поставил покойника как бы подсматривать в щель. Сам в сенях спрятался. А покойник как смотрит в щель, [царь] думает, что это вор Клиймои выстрелил. Выстрелил онтруп и упал. Царь подумал, что умер теперь этот вор Клиймо. Царь говорит:
Теперь меня будут обвинять, что я человека убил, пойду спрячу.

А царь когда прошел во двop, вор Клиймо прошел в избу к царице. На нем как была царская одежда, то царева жена и думает, что это царь.
Дай, – говорит, – скорее ларец с деньгами, кольца и серьги, может, это и не был вор Клиймо, так я унесу: у тебя он возьмет, а у меня не сумеет.
Он вышел во двор, рукой машет, что "пропали теперь твои вещи". Царица побежала вслед и просит, что "дай хоть денег немного, а то царь ругать будет, что все отдала". Он взял три горсти золотых монет: ну, теперь иди, мол.
Это так и кончилось. А поп начал посмеиваться над царем, потому что тот дал вору Клиймо рдурачить себя. Нy, и вор Клиймо узнал, что поп над царем смеется. Вор Клиймо взял да заказал серебряный посох. И пошел в церковь, переоделся в царицыну одежду: в ней бубенчики позванивают, серебро блестит так, что когда в темную комнату входишьвсе кругом освещает. И народ смотрит: кто- это пришел, все расступаютсяему дорогу дают. Ом прошел прямо нa клирос и начал петь святые молитвы. Поп спрашивает, что "кто ты такой"? Говорит [Клиймо]:
Я с неба. Тебя звали туда на покаяние.

Поп [спрашивает], что "на чем же я туда попаду"? Этот вор Клиймо говорит:
Не бойся, попадешь.
Выйдем-ка на улицу, там я тебя подниму.
Поп вышел на улицу, прощается со всем народом:
Простите мои грехи, если кому-нибудь зло причинил.

Народу кланяется, народ ему тоже. А царь тоже был в церкви, попрощался с ним. Ну, он [Клиймо] потом сажает попа на конец серебряного посоха, а поп как испугался, и когда Клиймо начал поднимать посох, поп задрожал да и пукнул. Бросил [Клиймо] попа на землю:
Теперь ты провалишься сквозь землю, потому что, собираясь на небо подниматься, пукнул, – и бьет его пocoxoм.
Потом он приколотил его за штаны и рукава к церковной стене и посох рядом кладет, чтoбы попа бить, кто мимо пройдет. Потом попова матушка узнала, что поп на церковной стене болтается, пошла и освободила попа.
Попу потом встречаемся царь. Царь и говорит:
Ты смеялся надо мной, что обманул меня воp Клиймо, но обманул он и тебя.

Поп говорит:
Не говори, брaтeц, так стыдно, что не могу в глаза людям смотреть.

Да такой длины и cĸазĸa.

Золотой листок слушателю,
листок любви певцу,
а кто не слышал
иголки-глушилы в уши.