ВепКар :: Тексты

Тексты

Вернуться к списку | редактировать | удалить | Создать новый | История изменений | Статистика | ? Помощь

Paimoi i vedehiene

Paimoi i vedehiene

карельский: ливвиковское наречие
Коткозерский
Ühtes järvisijas oli paimoi.

L’ehmät tüöndi järvirannale. paimoil katkei virzus paglu.

Häi rubei pl’ettimäh paglua.

Tuli vedehiežen poigu paimoillua i küzüw:

"Midä, veikoi, ruat?"


"Minä pl’etin nuaraštu".

A häi küzüw: "Miksebo nuoražen pl’etit?"

"A pl’etin, – sanow, – sikse: tämän järven rupitan, a vedehiežet riputan".


A häi sanow: "Älä tädä rua, ota mi tahto".

Häi pakičči: "Anduat šliappü täwz kuldua, siit en riputa".

Vedehiežen poigu sanoi: "Vuota, kävün diad’oin lua, küzün diad’oil".

Konzu meni diad’oin lua, sanoi: «Oi, diad’oi, meil on nügöi beda kaglas.

Tuas on rannal mužikku, pl’ettiw nuoraštu, meijän järven rupittaw, a meidü kaikkii riputtaw».

A diad’oi küzüw hänel: "Ongo suwri mies?".

Nu a häi sanow: "Mies suwri ewlo, no ül’en on boikoi".

A diad’oi sanoi: «Ku on moine boikoi, mengiät oppiat kiištah juosta.

Voinnowgu jättiä sinuw juostol, siit äski annammo šliäpän kuldua".

Tuli paimoilluo vedehiežen brihačču i sanoi: "Veikoi, davai opimmo kiištai juosta, kudai voinnemmo jättiäsil’l’e i šliäppü kuldua".

A paimoi piän kiändi bokkahpäi i muah sülgi: "Oih, sinä höšt’ökul’ä, minä sinun kel’e en rubie ni maraimaheze, üksikai sinä minus püzü et!"

(A paimoi nägi kagrupaikas jänöin huondeksel).

Sanow: "Mene opi tuas minun nuoremban vel’l’en kel’e juosta kiištah: voinnet püzüö, äski rubie minun kel’e".

"Mibo hänel on nimi, vel’l’el’l’es?"

A paimoi sanow: "Mene kagrupaikallua i aidua klokkua savakol i kirgua: "L’äkkä, Juakoi, kiištah!"".

Vedehiežen poigu ku klokkai aidua vaste savakol da ku kirgai: "Pošol, Juakoi, kiistah".

Häi sen vai nägi, ku huškahtiiheze!

Vedehiežen poigu jäi sih seižomah.

Tuli järil’l’eh paimoillua, sanow: "Ei tai vel’l’es vuattanut kiištah l’ähtijes, ehtiin klokata, ga sen vai näingi".

A paimoi sanoi: "Raz et kestä, ga ewlo ni midä l’ähtie!

Hänen hot’ näit, a minuw ni nähnüš et".

Uvvessah meni diad’oillua i sanoi: "Diad’oi, ei sua püzüä, pidäw andua šliäppü kuldua.


Häi minun kel’e ni ruvennuh ei juaksemah, a opiin juosta hänen nuoremban vel’l’en kel’e.

No i vel’l’eh oli ülen pikkaraine, jallat viäräčüt, korvat pitkät i sen kel’e en voinnut püzüä, vain sen näin, što huškahtiiheze".

Diad’oih sanoi: "Mengiä oppiat borčah".

Diad’oi andoi hänele iččeh väit.

Tuli vedehiežen poigu paimoillua i sanow: "Davai, veikoi, opimmo nügöi borčah".


Häi toižen kerran sülgi i sanow: "Mugai ole sinä minus päivilleh, tuhkukomšu, davai šliäppü kuldua, eiga ei roi hüviä!"

A vedehiežen poigu ainos pürrittäw borčah, a paimoil sen kezän oli kondii sordanuh l’ehman.

Paimoi sanoi: "Mene opi minun keskimäižen vel’l’en kel’e kižata borčah, äski tule minun kele".

A häi paimoil küzüw: "Kuzbo häi on?"

A paimoi sanoi: "Tuas on järvirannas, niamakol minun veikoi mahua nül’göw".


Häi müös küzüw: "Mibo on hänel nimi?"

Paimoi n’evvow hänele: "Mene, vaigu näit hänen i peigoil bokkah ähkia i sano: "Davai, Jaška, borčah!"".

Konzu ku häi meni, ähkäi peigoil bokkah i sanoi: "Davai, Jaška, borčah!"

Jaša ku nowzi, sl’öttäi, tabai hänen, davai händü korbie müö voloččimah!

Odva gor’an kele häi piäzi hänel käzis.

Tuli järil’l’eh paimoillua, kündžiteksis, reviteksis i sanow: "Oi, miittuine on sinun velli pahatabaine, odva piäziin hengih".

A paimoi sanow: "Minä ni hengih jättänüš en, siih tappanužin".

Häi müös meni diad’oih luo, vedehiežen poigu, itkun kel’e i sanow: "Ainos sinä minuw käsket kunne pie ei, kačo: kündžii, revitteli, buito suaw minul hänen kel’e püzüö".


Diad’oilleh vie andua kuldua žiäli, a paimoi zavodii randah kaivua hawdua.

Häi smeknii, što täs on tukku kuldua väl’l’älleh.

A diad’oi vie tüöndi ül’en suwren hevon, sanoi: "Mengiä oppiat lädä hebuo kandua: voinnow tädä hebua kandua, äskin pidäw andua šliäppü kuldua".


A paimoi sanoi: "Opis sinä ennepäi kandua, siit äski minä kannan".

Vedehiežen poigu otti hevon sel’gäh i odva vai kikittäw, gor’an kel’e puolei.

"Oi tüö, kehnon vägevät!

Minä tämän hevon kannan jalloin keskis!"

Paimoi hüppiäw hevole sel’gäh, vičal hebuo rapsuaw, hebo l’ähtöw juoksemah, a paimoi sel’l’äs pajattaw da vie vedehiežen poigua kičittäw da sanow: "Nenga pidäw kandua, a ei sinun jüttüöh rähkeksen kele".

[Lapset, kudamat kuwnellah, nagrua räketetäh].

Siid vedehiežen poigu l’ähti järil’l’eh, a paimoi kaivoi havvan vägi tobjan.

Šliäpän pohjah luadii lowkon i pani havvale piäl’e tävvelleh šliäpän.

Vedehiežen poigu tuaw huavon kuldua, kuadaw šliäppäh, kullat hawdah uijitah, a šliäppäh jäi vai vähäine rewnoile.

Meni uvvessah died’oih luo ližiä kuldua tuomah.

A diedoi sanow: "Viägo äijü pidäw?"

A häi sanow: "Ei roinnuh ni pohjan peittuo".

Häi otti toižen huavon kuldua i kuadoi šliäppäh.

Konzu kuadoi šliäppäh, siä hawdu täwdüi, a šliäppü jäi vajuakse, šliäppü jäi tühjü, nenga sanua.

Meni viä kerran died’oih luo, siä jo toi vaiku stawččažen i kuadoi šliäppäh: vai rodih puoli šliäppiä.

Siit rubei paimoile pokoroimaheze: "Enämbiä kuldua ei diännut, vai üksi diad’oin remenin lappu kuldaine".

Sit paimoi sanow: "Meččü teidü ottakkah jäl’gimäi!

El’iät huolettah!

Enämbiä en minä teidü koske".

I sih kežäh paimoi paimenduksen loppi.

(Kuijo viä oliš sie dopol’nitel’no sanuo).

Paimoi revol’uciessah torguičči, a revol’ucies šibittih iäre.

Hänen d’engat loppiettihes.

Vot i vs’o.

Пастух и водяной

русский
В одном озёрном крае был пастух.

Коров он отпустил на берег озера.

У пастуха оборвалась подвязка с лаптя.

Он стал плести подвязку.

Пришёл сын водяного к пастуху и спрашивает: "Что, братец, делаешь?"

"Я плету верёвочку".

А он спрашивает: "А для чего плетёшь верёвочку?"

"А плету для того, – говорит, – это озеро высушу (‘соберу в складку’), а водяных повешу".

А он говорит: "Не делай этого, бери что только хочешь".

Он запросил: "Дайте полную шляпу золота, тогда не повешу".

Сын водяного сказал: "Подожди, схожу к дедушке, спрошу у деда".

Когда пришёл к дедушке, сказал: "Ой, дедушка, у нас сейчас беда (‘на шее’).

Там на берегу мужик плетёт верёвочку, наше озеро высушит, а нас всех повесит".


А дедушка спрашивает у него: "Большой ли мужик?"

Ну, а он говорит: "Мужик небольшой, но очень бойкий".

А дедушка говорит: "А раз такой бойкий, идите попробуйте бежать наперегонки.

Если он cможет оставить тебя позади, только тогда дадим шляпу золота".

Пришёл к пастуху сын водяного и сказал: "Братец, давай попробуем бежать наперегонки, который" обгонит (‘сумеет оставить’), тому и полная шляпа золота".

А пастух отвернул голову в сторону и сплюнул на землю: "Эх ты, замарашка (‘куль с навозом’), я с тобой и мараться не буду, всё равно тебе за мною не угнаться!".

(А пастух утром заметил на овсяном поле зайца).

Он говорит: "Иди, попробуй тут с моим младшим братом бежать наперегонки, если cможешь состязаться с ним, лишь тогда пробуй со мной".

"А как зовут твоего брата?"

А пастух говорит: "Иди к овсяному полю и палкой стукни по изгороди и крикни: "Пошли, Яков, наперегонки!"".

Сын водяного стукнул палкой по изгороди и крикнул: "Пошли, Яков, наперегонки!"

Только он и видел, как промелькнул Яшка!

Сын водяного тут и остался стоять.

Пришёл обратно к пастуху, говорит: "Не подождал брат твой, когда отправиться наперегонки, не успел я и стукнуть, как он побежал (‘только и видел’)".

А пастух говорит: "Раз не можешь с ним состязаться, так нечего и начинать!

Его хоть увидел, а меня бы даже не увидел".

Снова пошёл водяной к дедушке и сказал: "Дедушка, нельзя удержаться за ним, надо дать шляпу золота.

Он со мной даже не стал бежать, я пробовал бежать с его младшим братом.

Брат был очень маленький, ноги кривые, уши длинные, но и с тем я не мог состязаться, лишь видел, как он промелькнул".

Дедушка его сказал: "Идите попробуйте побороться!"

(Дедушка передал ему свои силы).

Пришёл сын водяного к пастуху и говорит: "Давай, братец, попробуем теперь бороться".

Он второй раз сплюнул и говорит: "Лучше уж отвяжись от меня, лукошко из-под золы, отдай полную шляпу золота, а то несдобровать!"

А сын водяного всё предлагает бороться, а у пастуха в то лето медведь задрал корову.

Пастух сказал: "Иди, попробуй с моим средним братом бороться, только потом приходи со мной".

А он спрашивает у пастуха: "А где он?".

А пастух сказал: "Тут он, на берегу озера, на небольшом мысу мой братец, шкуру снимает".

Он опять спрашивает: "Как его зовут?".

Пастух учит его: "Иди, как увидишь его, ткни большим пальцем в бок и скажи: "Давай, Яшка, бороться!"".

Он как пришёл, ткнул большим пальцем в бок и сказал: "Давай, Яшка, бороться!".

Яша как встал, сплюнул [себе на лапы], схватил его и давай его по лесу волочить!

Еле-еле с горем пополам водяной освободился из его лап.

Пришёл обратно к пастуху, весь в царапинах, оборванный, и говорит: "Ой, какой дурной характер у твоего брата, я еле в живых остался!".

А пастух говорит: "Я бы и в живых не оставил тебя, тут бы прикончил".

Опять пошёл к дедушке сын водяного, плачет и говорит: "Всегда ты мне велишь идти туда, куда не надо, смотри: поцарапал, оборвал, будто мне под силу справиться с ним".

Дедушке ещё жаль отдавать золото, а пастух начал на берегу рыть яму.

Он смекнул, что золото можно ссыпать в яму.

А дедушка дал водяному очень большую лошадь, сказал: "Идите, попробуйте нести на себе эту лошадь: если может нести эту лошадь, тогда уж придётся дать полную шляпу золота".

А пастух сказал: "Попробуй-ка сначала ты нести, а потом я понесу".

Сын водяного взял лошадь на спину и еле-еле, с горем пополам тащится.

"Эх вы, силачи чертовы!

Я эту лошадь понесу меж ног!".

Пастух прыгнул на лошадь, хлестнул вицей лошадь, лошадь побежала, а пастух едет верхом и поёт, да ещё дразнит сына водяного: "Так надо нести лошадь, а не как ты нёс, с кряхтением".

[Дети, слушающие сказку, смеются звонко).

Затем сын водяного пошёл обратно, а пастух вырыл яму порядочную.

На дне шляпы сделал дыру и положил шляпу на яму дном книзу.

Сын водяного приносит мешок золота, высыпает в шляпу, золото через дыру уходит в яму, а в шляпе осталось лишь немного по краям.

Пошёл обратно к дедушке за золотом.

А дедушка говорит: "Много ли ещё надо?".

А он говорит: "Даже на донышко шляпы не хватило".

Он взял второй мешок золота и высыпал в шляпу.

Когда он высыпал в шляпу, яма там наполнилась, а шляпа опять пустая, так сказать.

Ещё раз сходил к дедушке, принёс оттуда лишь мисочку и высыпал в шляпу: шляпа наполнилась лишь до половины.

Затем стал умолять пастуха: "Нет больше золота, осталась лишь одна золотая пряжка от дедушкиного ремня".

Пастух сказал: "Черт вас побрал бы напоследок!

Живите спокойно!

Я вас больше не трону".

И с этого лета пастух перестал пасти стадо.

Что бы тут ещё прибавить (‘как бы там ещё дополнительно сказать’).

Пастух до революции торговал, а во время революции сшибли его.

У него деньги кончились.

Вот и всё.