ВепКар :: Тексты

Тексты

Вернуться к списку | редактировать | удалить | Создать новый | История изменений | Статистика | ? Помощь

R’iähis’tä

R’iähis’tä

карельский: собственно карельское наречие
Толмачевский
En’n’ein rahvaš ves’ma varattih r’iähkie.

I pieneštä šuaten i lašta opaššettih, štobi kuin t’ietä mityš on r’iähkä.

I opaššettih pieneštä šuat kumardelomah, i kuin pidäw kumarrella, i kuin pidäw zavod’ie l’eibiä šywvä.

Bluasloven’n’atta da šil’min r’is’t’imättä ei n’ikonža annettu, kuin vai rubiew maltamah, jo šuamah šil’mie r’is’t’ie lapšella, jo pieneštä šuaten jo zavod’iw muamo omalla kiällä opaštua lašta šil’mie r’is’t’imäh.

I nagol’e, štobi ennen šyön’d’iä pidäw kumarrella i pidäw Otče naš lugie.

Äššen l’ienöw, l’ienet šie kyllän’e i šiwlaš pol’zuh mänöw tämä i šyön’dä.

I näin pidäw nagol’e jogohizella ennen šyön’d’iä.

Rahvahalla n’iin ol’i moda, štobi kumarrella da šidä stolan taguah istuočie.

Istuočet, pidäw bluasloven’n’ua pakota: bluaslovi Hospodi jo šyömäh, šyön’däh.

A bluasloven’n’atta šyön’dä ei ole v pol’zu, ei mäne pol’zuh, i šiwla i t’ervehyttä ei l’iene žemmuos’t’a.

A pidäw nagol’e, štobi olla... Jumalua varata kaikella aigua.

I kaikki nagol’e pidäw t’ietä, štobi i kumbazešta r’iähäštä kuin piäššä da izbuaviečie.

I kuin häneštä, mityš pidäw otvietta andua, mittyz’inkena r’iähinkena pidäw...

Mittyz’is’tä r’iähkie pidäw varata, kumbazet ollah... rubiet tuoilmašša tulešša palamah.

On žemmuozet šuwret r’iähät.

Valehuš on šuwr’i r’iähkä.

Valehukšešta toko pidäy nagol’e pieneštä šuaten i šanottih, opaššettih: lapšet, ei pie valehella, ei n’i kuwldu, kiel’eštä i r’iputetah. Da.

Ei n’i hos’ brihalapšie, što kur’imah ei pie opaštuo, šanow, a kuin kur’imah opaššut, n’in šiwla... kegl’ehekši i mänet, mušta kegl’eh šie kuolduoh i l’ienet, l’ienet ka kuin paha čigana, ka rubiet kegl’ehena šavuomah nagol’e da muštenet.

A šidä varattih vielä i juondua da i pahoin elän’d’iä.

A ka yl’en pahan elännäštä... pahoin ka ei pie el’iä, pidäy zakonua t’ietä, što miehellä männä kuun, n’in pidäw venčaiččiečie.

Äššen ruvetah elämäh toin’e toizenkena, a vain n’iin elät venčatta, n’in toko šanotah: kuolduoh šie rubiet tul’izešša ruškiessa vaššešša palamah.

Ka žemmuon’e on r’iähkä zakonatta el’iä.

I kaikenmuozet on šuwret zastuavat kuolduo, vettena kaikenmuoz’ista šuwr’ista r’iähis’tä pidäw yl’en mahtua vardeil’iečie.

El’iä yl’en strowgo, iččiedä pid’iä, ei pie...

Rod’it’el’oida ei pie gor’ewttua.

Kaikein šuwr’iin r’iähkä, toko šanotah.

Rod’it’el’an gor’ewtanda da, on kaikein enämmäl’d’i nakažiw Jumala oman lapšen, gor’ewtat rod’it’el’an.

Toko šanotah: rod’it’el’an šana mer’en pohjašta šuaw oman lapšen, hyvä šana.

A kuin hyvä rod’it’el’an šana.

A kuin rod’it’el’an lapši gor’ewttaw, n’in muan mer’en pohjah uppuow že, kumban’e kun oman rod’it’el’an gor’ewttaw.

I rod’it’el’an šana, kuin rod’it’el’a gorewduw oman lapšen piällä, što miks’i hiän gorewtti, n’iin hänen kuin prokl’an’iw.

N’in vet läbi muašta mänöw tämän šanankena.

I hänen ynnäh hengenkena lapšen žen.

I yl’en nagol’e varattih, što rod’it’el’oida ei pie n’ikonža gor’ewttua, štobi rod’it’el’an šana yl’en on kal’l’is’ i gorewttua n’ikonža ei pie. Oi

- Pyhänäpiänä ei voinun ruadua?

Pyhänäpiänä ei annettu, kumbaz’illa kuin jo šai, piäštih kir’ikköh lapšet.

Emän’dä, muamo jiäw piiruada paistamah, emännöimäh nuoremminke, kumbazet ei jo vielä piäššä kir’ikköh.

A tuatto noššattelow lapšet, kun ennen ol’i äijän lapšie, noššattaw da: aštukkua lapšet kir’ikköh, i vielä zawtr’en’n’alla pid’i i...

I mänet vielä, mis’tä šuat šeiččemellä virstalla šuaten pid’i ker’ätä zawtr’en’n’alla toko käwvä.

I šielä kir’iköššä kumardelemma jo kymmeneh čuasuh jo yhekšän, yks’itoista čuasu mänöw jo, nagol’e kir’iköššä vielä olet.

Kir’iköštä lähet, pidäw männä rod’it’el’oida muissella, kalmoilla mänemmä.

Mänemmä kalmoilla.

Kavel’emmä kaikin omilla kalmoilla, muistelemma, pirotamma l’eibiä toko, a šidä jo i lähemmä kod’ih.

Tulemma jo puol’i päiviä on kir’iköššä.

A t’iälä koissa nagol’e vuotetah, šywvä ei, štobi kir’iköštä kuin tullah, n’iin äššen jo i ruvetah šyömäh, što r’iähkä nagol’e, što pidäw vuottua konža kir’iköštä tullah.

Äššen rubiemma i kaiken šyömäh.

I nagol’e jogo pruazn’iekkua vardeidih, pruaznuidih.

Jogo pruzn’iekka ol’i kal’l’is’. Jo omah rukah hyö i pruaznuittavat oldih.

- Daže pyhäpiänä pruazn’iekka, ruadua ei voi?

Kuinbua? Pruazn’iekkana, pyhäpiänä n’ikonža, nagol’e ol’i pruazn’iekka, jogo pyhäpäiviä pruaznuidih.

Tuoda šuwrembi kiireh, vet l’eikkavoaigah, heinäaigah en’n’ein, mittyöt oldih kallehet ruavot, ei n’ikonža n’i l’eikattu, ei n’i n’iit’etty, ei n’imidä.

Aivin nagol’e, što kir’ikköh pidäw männä.

A šidä pruaznuija, koissa ei n’imidä, ka lugiettih nagol’e Jumalan kn’ižkoida.

A nuoremmat ka gul’avolla da kunne.

Lapšet kizuamah.

Nagol’e pruaznuidih.

- A r’iähkä ol’i pyhänä šywvä?

O-o-o, en’n’ein vet n’ed’el’issä ol’i kakši päiviä, pyhityšpäiviä, kolmašpiänä ei annettu arreštuo, eigo maiduo, eigo l’iharokkua, ei što vain herua, i herua ei annettu šywvä, nagol’e pyhistä luajittih.

I piät’inčänä n’iin že, što pihytyšpäivä, pidäy...

On kal’l’is’ päivä, što on Jumalan päivä.

A šuwret pyhät mittyöt oldih pyhät pität, šeiččimiin n’ed’el’ilöin, nagol’e pyhit’et’t’ih, ei šyödy, i lapšilla ei annettu kaiken pyhän.

Šuwrešša pyhäššä toko nagol’e enžimäz’illä ned’el’ilöillä lapšie viid’ih pyhillä, što vain enžimäz’illä n’ed’el’ilöillä nagol’e lapšet, ei ka školah kävimä.

N’iin ka škol’n’ikat enžimäz’illä n’ed’el’ilöillä kävimä pyhillä.

I pien’ie lapšuz’ie vied’ih nagol’e enžimäz’illä n’ed’el’ilöillä.

I nagol’e ka a...

I vanhemmat mänd’ih ka, toko nagol’e narovittih, štobi keškipyhällä r’is’t’ie.

Keškipyhä šanuočči n’elläš n’ed’el’i že, ris’t’il’eibän’ed’el’i.

Že kal’l’is’ n’ed’el’i, nagol’e toko šilloin narovittih männä i piät’inčöinä toko männäh.

Piät’inčänä r’iähät kyžyö, šuovattana pyhie annettih.

Šidä ris’t’il’eibiä pandih jumalakodah i puwrnuh jyvänke.

A keviällä kun läht’ietäh kyn’dämäh, kyn’däjä ottaw iče hawkkuaw ris’t’il’eibäštä i andaw hebozella.

Tämä hyväkši allukši i kaikki ol’iis’ l’eivänke blaho.

En’n’ein i stolan tagana pid’i tied’iä kuin istuo.

Rod’it’el’at nagol’e on, tätä da mama, vardeidih kuin istuo stolan tagana.

Ei voinun panna stolalla kyn’gie, nagol’e vain, štobi ka näin ois’en kiäten näis’tä šormiloista šuaten.

A što kyn’giä n’ikonža elä pane stolalla, stola vet on kuin Jumalan pr’estola.

Stolan tagana ei pie nagrua, ei pie midäved’ih paissa, a pidäw šywvä iän’että vain äššen.

I pieneštä šuat nagol’e n’iin i opaššettih. I l’eibiä tože ei pidännyn...

L’eiväštä ymbär’i elä koirašša, l’eibä on kal’l’is’ tože.

Elä višša, ei voinun viššata l’eibiä.

I nagol’e l’eibä ol’i tože, ves’ma jo l’eibiä piet’t’ih kallehena.

I lapšie ves’ma vardeidih: štobi l’eibiä ei pie viškuo, lapšet, vardeigua l’eibiä, štobi ois’en l’eibä nagol’e stolalla.

El’giä viššakkua da koiraštakkua l’eiväštä ymbär’i.

О грехах

русский
Раньше люди очень боялись грехов.

И с малолетства детей учили, чтобы знали, какие есть грехи.


И учили с детства молиться, и как нужно бить поклоны, и как нужно начинать хлеб есть.


Без благословенья, не перекрестившись, никогда не давали, как только начинает понимать, уже может креститься ребенок, уж с детства и начинает мать своей рукой учить ребенка креститься.


И постоянно, прежде чем приступить к трапезе, нужно помолиться и прочитать «Отче наш».


Тогда лишь будет, будешь ты сытый и тебе в пользу и пойдет эта еда.


И так нужно постоянно каждому перед едой.


У народа такая была мода, помолиться и затем за стол садиться.


Сядешь, надо благословения попросить: благослови, Господи, на еду.


А без благословенья пища не пойдет в пользу, и у тебя и здоровья не будет такого.


А нужно всегда, чтобы
Бога бояться постоянно.

И все всегда нужно знать, как от какого греха спастись и избавиться.


И как от него, какой ответ нужно дать, с какими грехами нужно


Каких грехов нужно бояться, какие
будешь на том свете в огне гореть.

Есть такие большие грехи.

Ложь большой грех.


Ото лжи обычно нужно всегда с детства отучивать, и говорили: дети, не надо обманывать, а если не слушались, так за язык и повесят.
Да.

Нет, так хоть мальчиков, что курить не нужно учиться, говорит, а если научишься курить, так тебя
головешкой и станешь, черной головешкой ты после смерти и будешь, будешь как плохой цыган, вот будешь головешкой дымить постоянно и почернеешь.

А затем боялись еще пьянства и плохой [неправильной] жизни.


А вот от очень плохой жизни
плохо не нужно жить, нужно законы знать, если замуж выходить, так нужно обвенчаться.

Тогда лишь будут жить друг с другом, а вот если так живешь, не обвенчавшись, так обычно говорят: после смерти ты будешь в огненной красной меди гореть.


Вот такой был грех не по закону жить.


А всякие разные большие преграды будут после смерти, ведь от всяких больших грехов нужно уметь остерегаться.


Жить очень строго, себя сдерживать, не нужно


Родителей не надо огорчать.


Самый большой грех, обычно говорят.


Огорчение родителей да, больше всего Бог накажет своего ребенка, если огорчишь родителей.


Обычно говорят: родительское слово со дна моря своего ребенка достанет, хорошее слово.


А когда хорошее родительское слово.


А когда родителей ребенок огорчает, так на дно моря попадет он, кто родителей огорчил.


И родительское слово, если родители загорюют из-за своего ребенка, потому что огорчил, так его проклянут.


Так ведь сквозь землю уйдет вместе с этим словом.


И его вместе с душой ребенка того.


И всегда очень боялись, потому что родителей не нужно никогда огорчать, потому что родительское слово очень почитаемое и огорчать никогда не надо.
Ой

- В воскресенье нельзя работать?

В воскресенье не давали, кто уже мог, так ходили в церковь дети.

Хозяйка, мать остается дома печь пироги, сидеть с младшими, которые еще не ходят в церковь.


А отец будит детей, раньше было много детей, будит и говорит: шагайте, дети, в церковь, и еще и на заутреннюю нужно было [попасть]…


И пойдешь еще, откуда и за семь верст нужно было успеть на заутреннюю обычно сходить.


И там, в церкви, молимся уже до десяти часов, уже девять, одиннадцатый час идет уже, все еще в церкви находишься.


Из церкви выйдешь, нужно пойти родителей помянуть, на кладбище идем.


Идем на кладбище.


Ходим по всем могилкам своих [родственников], крошим хлеб обычно, а потом уже и идем домой.


Приходим, уже полдня прошло в церкви.


А тут дома все ждут, не едят, потому что когда из церкви вернутся, так тогда лишь и начинают есть, потому что грех всегда, так как нужно ждать, когда из церкви придут.


Тогда лишь начинаем все и есть.


И постоянно каждый праздник караулили, праздновали.


Каждый праздник был почитаемым.
И были свои обычаи празднования.

- Даже в воскресенье праздник, нельзя работать?

Как же? В праздник, в воскресенье никогда, всегда был праздник, каждое воскресенье праздновали.

Даже если спешка большая, ведь во время жатвы, сенокоса раньше, какие были почитаемые работы, никогда не жали, не косили, ничего.


Всегда, потому что в церковь нужно идти.


А потом праздновать, дома ничего, вот читали постоянно церковные книжки.


А молодые вот на гулянку и еще куда.

Дети играть.


Постоянно праздновали.

- А есть во время поста считалось грехом?

О-о-о, раньше ведь в неделе было два дня, дня поста, в среду не давали разговляться, ни молока, ни мясного супа, не то что сыворотку, и сыворотку не давали есть, постоянно только постную пищу готовили.

И в пятницу так же, потому что день поста, нужно


Почитаемый день, потому что Божий день.


А великие посты какие были долгие, по семь недель, постоянно постились, не ели, и детям не давали весь пост.


Во время большого поста обычно всегда на первых неделях детей отводили на причастие, потому что только на первых неделях постоянно дети, в школу вот не ходили.


Так вот школьники на первых неделях ходили на причастие.


И маленьких детей отводили постоянно на первых неделях.


И всегда вот


И старшие шли вот, обычно постоянно стремились, чтобы в середине поста крестить.


Серединой поста называлась четвертая неделя, неделя крестового хлебца.


Это почитаемая неделя, всегда обычно тогда стремились идти и в пятницу обычно идти.


В пятницу каялись, в субботу причащали.


Затем хлебец с крестом клали в божницу и в закром вместе с зерном.


А весной когда отправляются пахать, пахарь берет сам откусывает кусочек хлебца и дает лошади.


Это к хорошему началу и все было бы с хлебом благополучно.


Раньше нужно было знать, как правильно сидеть за столом.

Родители постоянно, отец и мать, остерегали, как нужно сидеть за столом.


Нельзя локти класть на стол, всегда только чтобы вот так были бы руки до этих пальцев.


А локти никогда не клади на стол, стол ведь Божий престол.


За столом не надо смеяться, не надо что попало говорить, а нужно есть, молча только тогда.


И с малолетства всегда так и учили.
И хлеб тоже не надо

Вокруг хлеба не шали, хлеб почитаем тоже.


Не бросай, нельзя хлеб бросать.


И всегда хлеб тоже был, очень уж хлеб почитали.


И детей очень остерегали: хлеб нельзя бросать, дети, берегите хлеб, чтобы был всегда хлеб на столе.


Не бросайте и не шалите около хлеба.