ВепКар :: Тексты

Тексты

Вернуться к списку | редактировать | удалить | Создать новый | История изменений | Статистика | ? Помощь

Lapšen vied’ih pahaččazet

Lapšen vied’ih pahaččazet

карельский: собственно карельское наречие
Толмачевский
- A Jormo ken tämä ol’i?

Hiän ol’i tytön poiga, lapši.

- T’iän kyläštä?

Ei ole miän kyläštä.

Hiän pakkuomah toko kävel’i.

Hiän ol’i Kruasn’ičašta L’ihoslawl’an dorogalda.

Hiän meilä nogol’e stanuičči, jo ol’i hiän jo i vanha, vanhah šuat, nagol’e meilä toko yölöidä magual’i.

N’in ka toko jogo kerda kuin tul’i da i rubiew šanelomah omua da šes’tä kuin muamoh pikkarazena hänen prokl’an’i kaivon luona, kaivon luona hänen prokl’an’i da iče i läks’i kod’ih.

A lapšen ših i jät’t’i.

I läks’i da ei i kačahele jäl’l’es’t’i, što tulowgo jäl’l’es’t’i, Jormokši kučuttih.

Tul’i kod’ih, vuottaw, vuottaw, a Jormo že ei männyn kod’ih.

Fat’t’ieči, jo pimenöw, ewle hän’däh, män’i i n’imistä ei löwvä, ei ole.

Kunne män’i?

Jo kaiken kylän proid’i, a händäh i löwdän ei.

Händäh ei löwdännyn, a hänen pahat i kopattih šez’iin’e.

Ka hiän toko i šanel’i, šanow, i rubiew šanelomah i it’kömäh i rubiew, n’in hänelläh i tol’i strašno il’i trogat’el’no, il’i midä...

Ka jogo kerda toko it’ki šanuos’s’a nagol’e.

Mie toko äššen pidän, pikkarazet ol’ima, n’in awttima it’kie tože kuin hiän. I ves’ma ol’i sruas’t’i kuwnnella, ei što vain.

- I kuin hiän šano?

I šanow: mama läks’i, šanow, män’i vain kod’ih, a, šanow, troikalla, mušta troika, šanow, muššat hebozet, šanow, yl’en hyvät ajetah.

Voskalla ajaw, šielä istuw voskašša, šanow, n’iin kuin ynnäh čigana, kehno, mušta, ynnäh mušta, šanow.

Ka miwn, šanow, i otti ka šežih, voskah issutti da i läks’i.

N’in kuin šanow, läks’i ajamah, n’iin kuin puwloin ladvoida myöt’en i ajaw, puwladvoida myöt’en ajaw.

Mie ka, šanow, issun hänenke ka šez’iin’e.

Da, a šidä, šanow, ajelemma jo šez’iin’e.

Ol’i jo i vielä, šanow, keräwdynnyn, nagol’e ker’iälöw lašta, ka n’iin že muoz’ie prokl’anaduloida.

Da i niin ka t’iijät missä meilä šyöt’et’t’ih hiät?

Šyöt’et’t’ih suad’iboissa, missä ka suad’ibat, kuin luajitah suad’iban, ruvetah gotovie, varuštamah suad’iban, da šielä keittämäh, da varuštamah, paistamah, da bluasloven’n’atta ka pannah stolalla.

Ka šielä, šanow, myö kaikin, myö enžimäzet i olemma.

Mänemmä, šanow, šyömmä, šyömmä, min tahomma, kaikki šez’iin’e, i män’t’iä mi šielä, kehnuo vain i on stolat täwvet ed’izeh.

Täwvet stolat, šanow, šyömmä, šyömmä, šywväh, šywväh, jäl’l’ičekši, šanow, ka šielä šitutah n’iih ašteih, da šiidä, šanow, i läht’ietäh.

Ka n’iidä, šanow, i rahvaš i ruvetah miän jäl’geh šyömäh.

Oi, min mie, šanow, näimmä.

Kaikkie, kaikkie näimmä.

A šidä mamalla, ušto, šano, l’ien’i i žual’i.

I hänelläh midä nytten, šanow.

Kuin piäšt’iä, šanow, pidäw?

I rahvaš n’euwvottih, šanow.

Pidäw piäšt’iä n’iin.

Ol’i meilä, šanow, kir’ikköh, šanow, andua, ei kolmeh vielä, a yhekšäh kir’ikköh obiedn’at.

A šen, šanow, šielä laškietah hänen, piäžöy pahoilla käz’is’tä.

I ka mama, šanow, i läks’i kir’ikköidä myöt’en, zakažimah obiedn’oida.

I šanow, ka kuin kaikki jo vipoln’i mama, kaikki, midä pid’i, ves’ma hyviin.

N’iin, t’iijät, šanow, kunne miwn pandih?

Šanow, tuodih omah kyläh, oman kylän n’okkah.

A n’okašša oman kylän šielä toko peldoaittazet oldih.

Kolme peldoaittas’t’a kylän ver’ejin tagana.

Yhel’dä, šanow, peldoaitalda, šanow, uglan noššallettih, miwn, šanow, šinne töwkat’t’ih, viššattih, šanow, aittazella šiämeh.

Iče i läht’eih ajamah.

Mie, šanow, aittazen šiämeh i jäin, šanow, en piäže n’ikunne, lukun tagana ka šez’iin’e.

Ka mie, šanow, issun da it’en šez’iin’e.

Kunne miwla männä?

Mie, šanow, kuin rubein šielä, it’en.

A aivin dorogan rannašša, šanow, aittazet.

Ka aštu, i kuwldih, što it’en mie šielä.

I ka mändih i mamalla šanottih.

Ei mamalla, a tällä izännällä, žen aittazen.

Šinne män’i avuaminke izän’dä, avai, šielä Jormo.

I män’dih Jormonkena muamolluoh.

Ka, šanow, na poigaš! Ota, šanow.

Ka! Ken l’enöw aittazeh pan’i.

A midä ken, ka hiän i vaštawvuttih muamoh, ken.

Ka muamoh i rubei tolkuimah kuin...

Missä šie ol’iit, da midä sluččieči?

Ka hiän i rubei šanelomah.

О пропаже ребенка

русский
- А Ермолай это кто?

Он был сыном девушки, ребенком.

- Из вашей деревни?


Нет, не из нашей деревни.

Он попрошайничать обычно ходил.


Он был из деревни Красница, что находится по дороге в Лихославль.


Он у нас всегда останавливался, уже был он старый, до старости, постоянно у нас ночевал.


Так вот обычно каждый раз, когда придет и начнет рассказывать свое, как его мать его прокляла около колодца, около колодца его прокляла, а сама домой отправилась.


А ребенка там и оставила.


Пошла, не поглядывает и назад, что идет ли следом, Ермолаем его звали.


Пришла домой, ждет, ждет, а Ермолай не пошел домой.


Спохватилась, уже темнеет, нет его, пошла и нигде не нашла его, нет.


Куда пошел?


Уж всю деревню прошла, а его не нашла.


Его не нашла, а его черти уж тут и схватили.


Вот он обычно и рассказывал, говорит, и начнет рассказывать и заплачет, так ему толи страшно или трогательно, или что


Вот каждый раз обычно плакал рассказывая.


Я даже обычно, маленькие были, так помогали плакать тоже как он.
И очень было страшно слушать, не только что.

- А как он рассказывал?

И говорит: мама ушла, говорит, ушла только домой, а, говорит, на тройке, черная тройка, говорит, черные лошади, говорит, очень хорошие едут.

На возке едет, сидит в санях как цыган, черт, черный, совсем черный, говорит.


Так меня, говорит, и взял туда, в возок посадил да и поехал.


Так как говорит, поехали, так как по кронам деревьев и едет, по кронам едет.


Я вот, говорит, сижу с ним там.


Да, а потом, говорит, приехали уже туда.


Было еще там, говорит, собравшись, постоянно собирается детей, вот таких же, которых прокляли.


И вот знаешь, чем у нас кормили их?


Кормили на свадьбах, где вот свадьбы, когда устраивают свадьбу, начинают готовить, готовят свадьбу, и там варят, да готовят, пекут, да без благословения когда вот на стол кладут.


Вот там, говорит, мы все, мы первые и есть.


Идем, говорит, едим, едим, что хотим, все там, и, поди знай, что там, чертей только столы целые впереди.


Целые столы, говорит, едим, едим, едят, едят, напоследок, говорит, вот нагадят в ту посуду, а затем, говорит, и уходят.


Вот это, говорит, и народ и будет после нас есть.


Ой, чего я, говорит, повидал.

Всего, всего мы повидали.


А потом маме, наверно, говорит, и жалко стало.

И ей что теперь, говорит.


Как вызволить, говорит?


Вот народ и посоветовал, говорит.


Нужно так вызволить.


Нужно было, говорит, в церкви, говорит, заказать, не в трех, а в девяти церквях обедни.


И тогда, говорит, там отпустят его, вырвется из плохих рук.


И вот мама, говорит, и пошла по церквям, заказывать обедни.


И говорит, вот как все выполнила мама, все, что нужно было, очень хорошо.


Так знаешь, говорит, куда меня пихнули?


Говорит, принесли в свою деревню, на окраину своей деревни.


А на окраине своей деревни там обычно амбары были.

Три амбара за деревенскими воротами.

У одного, говорит, амбара, говорит, угол приподняли, меня, говорит, туда пихнули, бросили, говорит, в амбар.


Сами уехали.


Я, говорит, в амбаре и остался, говорит, не выбраться никуда, под замком вот там.


Вот я, говорит, сижу и плачу там.


Куда мне отправиться?


Я, говорит, как окажусь там, плачу.

А всегда по обочине дороги, говорит, амбары.

Вот шел, и услышали, что я там плачу.

И вот пошли и маме сказали.


Не маме, а этому, хозяину амбара того.


Туда пошел с ключами хозяин, открыл, там Ермолай.


И пошли к матери Ермолая.


Вот, говорит, на сына!
Забирай, говорит.

Вот!
Кто-то в амбар посадил.

А что кто, вот он встретился с мамой.


Вот мать и стала расспрашивать как


Где был, да что случилось?


Вот он и стал рассказывать.