ВепКар :: Тексты

Тексты

Вернуться к списку | редактировать | удалить | Создать новый | История изменений | Статистика | ? Помощь

Golovat

Golovat

карельский: людиковское наречие
Южнолюдиковский (святозерский)
Otamme nügü Golovan taluoin, kedä sigä oli?

Golovaz eli...

Ei loitton, časounaz oldu hüö, elettih lähin grežal, perttikulu vahne.

Kačo, heit Golovakse kirguttih: lähtöü sobran’aih libo midä, siid viiberittih golovakse.

Oli St’opan Ivanič, Sorokinakse kirguttih ka Golovakse, sinä vahnin, Golou pandih nimi, nu.

Hänell oli tožo iminkummaine elaige, ku pahad mužikad ol’d’ih: häi keuhäd da laškad, vai tühjät hohotetah da, suarnat kus kundeltah.

Sigä sutkat pidägäh, ka ištuttih da kundel’t’t’ih nu.

Poige oli hänel Mikku, toin oli Ontuoi i tütär oli Maša, kolme oligi.

A häi iče oli nainu Čarniemez, Maksimas, Maksimounakse kirguttih, vot se ühte pereloimut Fed’an, Miikkulihk olihäi, se Maksimounaks kirguttih, Ouduoičii nu.

Siid oli nainu.

Nu a siit kačo paha putti da iminkummin, da kai eigo voinu kodit sroida, eigo voinu ni midä, lahotukuz eli igän kaiken nu.

Siid Maša kuharkuoičči lidnaz ainos.

Da vie oli poige Osippe, Osippe tožo lähti iäres, Krasnarmeiskuoile sroii oman kodin.

Daže lidnaspiäi tulet tännä midä d’er’ounaspiäi, ka priglašaičči kaikkit peldoššikuoit, kodin sroii.

A Maša oli Os’kal miittumal liennöu miehen tožo, zavodii tägä hüvin elädä.

A Ontuoi ei lähtenü enzimäi da Miikkul lidnah, elämäh muga elettih siit.

Ontuoi nai Čarniemes, otti Fadim Man’an taluois, otti näget.

A Mikku nai Fedoran Il’l’an otti, Il’l’an tüttären.

Nu, vot siid hüö siit omas kodis elettih da kai eigo d’agettuheze eigo midä, üks prostuoi, toine vie prostembi.

Eigo tiettü ni midä eigo burlakuoita muga siiten da ka.

Nu a siid Mikku se lähti lidnah burlakakse, dai akan otti sinnä.

Sid heill oli Vas’a, Golovan Vas’akse kirguttih, Golovan Vas’a.

Nu a siid lähtedih burlakakse.

Sid Vas’a se kuoli, siid Mikku kuoli, nu siid Anni se sig üksin eli.

Nu a siid entiä kui Anni se sigä oli uborščičannuvai mis, ainos se Maksimouna mušteli, muatuška, skluaduz vai entiä kuz oli uborščicannu siit ku skluadu.

Sigä huavot kuadutahhäi sill Annile piäle, siid Anni sinnä kuoli... skluaduiden huavuoiden neniden alle, nu.

A siid vie i lähti Ontuoi tožo lidnah burlakakse Miitr’ounankera: ”Enämbi sanou en rubeda täz elämäh, paniškattih naloguoid da kai a ruada et”.

Ka naloguoit pandah, pidäiž ruata, naloganpanijad ielo viärät, sanou ni midä da.

Siid hüö lähtedih sinnä kaikin Golou, se Ontuoi dai Man’a.

Dai se otettih muamo, muamo se Maksimouna sinnä.

Siid elettih Lobanal, tuas gorotke on, Lobanal elettih d’uuri nečen Lososinkaz randaz.

Siit ku tulemme müö tännä midä dielot, pidäu la tiedustai Ouduoičii.

Se ainoz minun lapsit kačuoi, kous staruuha kuoli.

Sanou nüg oliiž hüvä elädä ka sanou: ”Vilu on pertiz elädä, se Ouduoičii sanou, vill on pertti еj ole sanou omam moine”.

A heill oli, kačo, muste päčči.

Siit ku topitahhäi sigä küläs... kai ku nečiz olišhäi... kui sanotah, ende sanottih vai čerepänad muga elettäh.

Entiä miittumad i čerepanad oldah, muga sanottih.

Ku noges da lämminou, ka ej ole ku külüz oližit.

Ku oliž endižes pertiz elädä, Ignat’ouna, sanou ka nügü...”

A siit kačo hüö vie bokperttikuluine sroittih sih, da muga sih d’ouduttih.

Da muga sih i lahovuttih daže lahuoid ni ken ni ostanu ei, siih i kuaduttih da lahovuttih, vot heiden elaige i.

Kai siit muga iminkummin kai bestolkovuoit.

Дом Голован

русский
Возьмем теперь дом Голован, кто там был?

В доме Голован жили...

Они жили на холме, недалеко от часовни, избенка была старая.


Его звали Голова: пойдут на собрание, так его выбирали головой.


А так был он Степан Иваныч Сорокин, но прозвали Головой.


У него была тяжелая жизнь, плохие они были мужики: бедные и ленивые, только пустое мелют да любили сказки слушать.

Если сутки нужно было слушать, то сидели и слушали.


Сын Микку у него был, второй был Онтуой, а дочь звали Машатрое детей и было.


А сам он был женат в Чарнаволоке в семье Максимовых, Максимовной жену звали, сама была из поколения Федян Мийккулихки, а ее Максимовной звали, Оудуой...


Ну, на ней был женат.


Дома не мог построить, в развалюхе он жил весь век.

А Маша была в кухарках в городе все время.


Еще был у них сын Осип, Осип тоже ушел в город, на улице Красноармейской свой дом построил.


Если кто-либо из пелдожан приедет в город, он приглашал их к себе.


А Маша была за каким-то Оськой замужем, хорошо жила.


Онтуой да Мийккул не ушли сначала в город, так и жили тут.

Онтуой женился в Чарнаволоке, взял Маню Фадин.


А Микку женился на дочери Ильи Федоран, взял в жены дочь Ильи.


Братья тут в своем доме жили, не разделились: один простой, другой еще проще.


Не знали ничего, даже бурлачить не умели.


Ну, а потом Микку ушел в город в наемные работники и жену взял туда.

У них был сын Вася, Васей Голован звали.


И пошли бурлаками, раньше Онтуоя они пошли в бурлаки.


Потом Вася умер, затем Микку умер, Анни там одна жила.


Ну, а затем не знаю, Анни вроде была уборщицей или кем-то на складе работала, как об этом частенько вспоминала ее свекровь.


Как- то мешки свалились на Анни, Анни там умерла под...
под мешками этими, ну.

А потом уже ушел Онтуой с Митревной в город на заработки: «Больше не буду здесь жить, – говорит, – начали облагать налогами да все».

Если налоги назначают, то нужно бы работать, налоговзыматели не виноваты.


Туда [в город] ушли все Голован: Онтуой и Маня.


И мать Максимовну взяли.


Они на Лобане жили, прямо на бepeгy ЛососинкиЛобаном звали, там была баня.


Как придем мы сюда по делу, нужно, мол, навестить Оудуой.


Она всегда присматривала за моими детьми, когда наша старуха умерла.


Придешь к ней она и говорит: «Теперь было бы хорошо жить, да холодно в комнате, холодная комната, не то, что своя».

А у них [в деревне] была, видишь ли, черная печь.


Как натопят печку в деревне...
так словно... как раньше говорили, что «черепане» так жили.

Не знаю, что за «черепане», но так говорили.


А печь нагреется, словно в бане.


«Вот жить бы в прежней избе, Игнатьевна, а теперь...»


Когда-то они еще боковую избу себе построили, и все тут и осталось.


Cтарый дом теперь совсем прогнил и развалился, cтарье никто купить не захотел.


Так у них и вся жизнь прошла комом-ломом.