ВепКар :: Тексты

Тексты

Вернуться к списку | редактировать | удалить | Создать новый | История изменений | Статистика | ? Помощь

Kolme šanua

Kolme šanua

карельский: собственно карельское наречие
Ухтинский
Оli ennen poika. Ni mitä ei ollun nimie kun Kolikapačkoi. Istuu laučan piässä, tuli čuari viuhahti i kyšyy:
Mitä nyt issut, Kolikapačkoi?

No hiän i šanou šiitä:
Čuari-hosutaari, hospoti, kun tiijät suutie ta riätie muuta, niin suuti miula ošua.

О stukoi-stakoi, miten šiula ošua suutie? šano čuari tai mäni poikeš.
Hiän tuaš istuu, istuu šiinä, tuaš tuli pirttih čuari. Hiän tuaš kyšyy:
Čuari-hosutaari, hospoti, kun tiijät suutie ta riätie muuta, niin suuti miula ošua.

Hiän tuašen karjuu:
Oh čutakka, konša šiula ošua suutitah?

No tuaš istuu, istuu, ei vielä lähe pois, ajattelou, jotta kolmaš kerta pitäy kyšyö. Šiitä mitä tulou kolmannešta kerrašta. Tuaš kyšyy:
Čari-hosutaari, hospoti, kun tiijät suutie ta riätie, niin suuti miula ošua.

Čuari viuhahti šiihe i karjuu hänellä, jotta "konša šiula ošua suutitah"? Tyttö šano šiitä tuatollah:
Mintäh šie et hänellä suuti ošua?

Hiän šiinä tytön ta pojan ruaššalti pihalla.
Mänkyä ta suutikkua min voitta. Ras’ve voit ošua antua suutimalla?
Tai mäntih šen pojan kotih. Hiän antau pojalla šiitä kolmešatua rupl’ua ta šanou:
Mäne oštamah linnah kolmenšuan rupl’an ieštä šulkkuo.

Tai toi ne šulkut tai yön, aikana ompeli paikan niistä šulkkuloista. Toisena piänä antau šen paikan ta šanou:
Mäne myö tämä paikka, ota kolmešatua rupl’ua.

Mieš mänöy, ta kävelöy, ta myöy, no ni ken ei voi oštua paikkua, niin on kallis. No tai lähtöy pois jo kotih, kun ni ken ei ota. Mieš šeisou kaupan ovella.
Ka mitä šie kävelet?
Kävelen, ka olis paikka myötävänä, no ni ken ei ošša, niin oli kallis.
A näytä šitä, – šanou.
Hiän i näyttäy šen paikan.
A kaunis olis, – šanou, – no liika kallis. Rahatko otat vai otatko šanan?
Hiän ajattelou, jotta hyvä olis šanaki ajalla.
No otan šanan.
Toini šanou šiitä, jotta "šana tulou šemmone: hot’ minne i kävelet, ennen šurmua ei šurma tule".
No pelkyäy, mäni kotih, no naini šanou:
Šaitko kaupakši?

Šain.
No mita šait?
Otin, – šanou, – šanan.
Antau kuušišatua rupl’ua.
Mäne ota kuutehšatah rupl’ah šulkkuo.
Otti ta mäni tai ošti kuuvenšuan rupl’an ieštä šulkkuo tai vei naisella. Naini yön aikana tuaš ompeli paikan. Šanou:
Mäne myö tämä paikka, ota kuušišatua rupl’ua.

Hiän i läksi šitä kauppuamah. I mäni šiih šamah puotih, kušša enšimmäisen möi.
Ka mitä olis? kyšyy.
A olis paikka myötävänä, no kačotah kallehekši.
No näytäš.
Toine i näyttäy.
A hyvä olis paikka, kaunis olis, vain kallis on.
Šanou tuaš:
Otatko šanan vai rahan?

Tuaš ajattelou, mitein ruatua, no i šanou:
Otan šanan.
Šana še šemmoine, jotta "rauta on kultua kallehempi".
Ajattelou še mieš, jotta "kyllä še naini häntä kiruou, kun näin äijän hukkuan tavarua". Mäni kotih, naini kyšyy:
Šaitko paikan kaupakši, no mitäpä šait?

A šanan.
Antau yhekšänšatua i šanou:
Mäne ošša šulkkuo.

Hiän i mäni tai ošti yhekšähšatah šulkkuo. Toi, i naini yön aikana ompeli paikan. Huomenekšella nouštih, šanou:
Mäne myö tämä paikka, i kuule, ota yhekšänšatua.

Tai läksi. Käveli, käveli tai tuaš mäni šen šaman puojin eteh.
No mitäš olis kaupittelemista?
A paikka on, no šanotah ylen kallehekši.
A tuaš še šanou, še mieš:
Otatko rahan vai šanan?

Hiän i ajattelou, jotta "kun olen niin äijän jo propustin rahua, tai pitäy rahana ottua". Kuit’enki šanou:
Anna šana.

Šanan kun otti, kun läksi kotih tai ei ruohi männä: varajau, jotta naini lyöy, kun niin äijän rahua propusti. Kaččou, laiva on juuri lähöššä merellä. Hiän juokši laivarantah i hyppäi šiihe laivah.
Läksi laivalla matkah toisien miehien keralla. Šielä matatah, matatah, keški merellä puuttu laiva. No šiinä jo kolmet vuorokauvet istuu še laiva, ei piäše ielläh. Laivankäyttäjät šanotah:
Ei pitäis tällä paikalla olla ni mitä kiinniottajua, mikähän puuttu laivah?

Hiän ajattelou, jotta kun šanottih, jotta ei ennen šurmua šurma tule, niin hiän proopuiččou, jotta onko šana kova. Šanou niillä toisilla tovarissoilla:
Laškekkua milma meren pohjah, šitokkua čieppih kiinni i laškekkua.

No ne pantih čieppih kiinni ta lašettih meren pohjah. Kun meren pohjah mäni, ka ovi avautu meren pohjah. Kun mäni šinne, ka šielä kakši mieštä istuu, yksi yhellä puolella stolua, a toini toisella. Hiän kun pirttih šiihahtau, niin ne miehet šanottih:
Vot tuli vieraš mieš meitä piäštämäh täštä kiistelemiseštä.
Kun myö olemma jo kolme vuotta täššä istun ta kiistän: toini šanou, jotta rauta on kultua kallehempi, a toinỉ šanou, kulta on rautua kallehempi.
Hiän šiitä šanou:
Heittäkkyä pois kiissäntä: rauta on kultua kallehempi.

Hyö i piäštih kiistämäštä. Miehet lähettih häntä kaimuamah, ta šiitä kun läksi pois, miehet anto lippahan kultua, toisen hopieta, a kolmannen samosvetloita kivie. Tuli šiihe čiepin nenäh, čieppie kiepahutti, jotta häntä noššettais laivah. Laiva piäsi matkah.
Šielä matatah, matatah, kačotahkun merisvieri lentäy, a poika hampahissa rippuu. Hiän šuau vavan pitän, lyöy merisvierie hampahih, poika i kirpuou. Hiän šen pojan ottau šiihe ta šuorittau šijah. A niillä laivan matkuštajilla šanou:
Nouše maštoh kaččomah, mitä muata kohti männäh.

No mieš otti ta lankieu šieltä maštošta. Kun lankieu maštošta, ka ei ole ni henkie, ei helmie. No šitä šuoritah mieštä mereh luomah. Hiän šanou:
Elkyä vielä luokua.

I rupieu niitä lippahie kaččomah. Kun avuau šen lippahan, miššä on svetloita kivie, šielä on pienie pulloja. Kaččouka šielä yhteššä pullošša on elävyä vettä, ottau ta tipahuttau kolme tippua šillä miehellä šuuhu. Tointuu mieš ta šanou:
Huh, huh, kun viikon makain.

Olisit vielä viikomman muannun, kun ei milma pahua olis ollun. Jo šuorittih mereh luuva, a mie en antan.
No tai läksi, ta matatah, i hiän noušou maštoh kaččomah, mitä muata kohti matatah. Hiän i näköy, kun čuarin palatsi šieltä paistau. Kuin tähti paistau. Juohattau, jotta tuota ilmua kohti männäh. Tai mäntih muarantah. Nouštih maihin kaikki. Šielä kun kävelläh muata myöt’e: šielä yksi čuarin tytär itköy, jotta häneltä on merisvieri pojan vienyn, jotta "ettäkö ole nähnyn"? Mieš i šanou:
En tiijä, meilä on yksi poika, merisvieriltä šuatu.

Čuarin tytär työntäy tietoloilla, jotta onko še elošša še poika. Tai kyšytäh häneltä:
Etkö ole nähnyn ta šuanun merisvieriltä poikua?

Hiän šanou:
No mistäpä mie šain, kun laivalla matkuanen nähnyn.

Та kuit’enki iče pojan tuou ta šanou:
Viekyä poika.

Vietih čuarin tytöllä poika. Hiän kun ihaštu, jotta ei tiijä kunne männä. Tai työntäy kolme mieštä kuččumah, jotta "tuokua kostih, jotta hiän makšau šiitä palkan". I mäntih ne miehet šinne, häntä pyyvetäh, jotta "tule kostih".
Ole hyvä ta lähe kostih, nyt pyyvettih tulemah kostih.
Kuin mie, – šanou, – voin lähtie, kun mie olen kaččoja? Još nyt tulou mitä vahinkuo laivalla, niin kenpä šen vaštuau?
Mäntih hyö pois, a čuarin tyttö työntäy miehen, jotta hiän kaččou, još tulou vahinko, niin kyllä hiän vaštuau.
Hiän läksi šiitä kostih. Mäni šinne. Čuarin tytär otti hänet hyvin vaštah, kostittau hyvin i antau kaikkie hyvyä. Šanou:
Mitä tulou nyt vaivoista, kun lovit merisvieriltä šen pojan?

No mitäpä häneštä tulis? Mitäpä šiula ei šiäli olis?
Hiän ottau ta antau kolme laivallista hyvyyttä.
Tuaš ollah kolme päivyä, mäntih miehet linnalla kävelömäh. Čuari alkau valittua, jotta hänellä on tyttö kolme vuotta šijašša muannun, tullun on kuin huamu, eikä kuole. Jo šitä on käytetty monešša tohtorissa, a ei ne tohtorit voinun parantua.
Še šanou mieš:
Meilä on yksi mieš laivalla, kun mie maštošta putosin, ei ollun ni henkie ni mitä, niin hiän miut virotti, kuollehenki voi virottua.

Tai työntäy hiän kolme saltattua, jotta "mänkyä pyytäkkyä, jotta hiän tulis tänne käymäh". Ne mäntih, pyyvetäh häntä, jotta "ole hyvä, lähe čuarih käymäh: čuari pyytäy käymäh šinne".
En, – šanou, – en mie lähe, en voi mie laivoja heittyä: još miulta laivat viijäh, ei ni mitä miulä jiä.
No, mäntih čuarilla jälelläh ta šanottih:
Ei hiän lähe, ei ruohi jättyä laivojah.

Tai työntäy kuuši saltattua häntä kuččumah kirjan kera, jotta "ole hyvä, tule", jotta kyllä hiän vaštuau kaikki, mitä vahinkuo tullou. Tai ottau tai lähtöy šinne käymäh.
Mäntih šinne, tai vei čuari häntä yläkertah kaččomah tytärtäh. Tai kaččou, ka ei ole muuta kuin huamu jälellä. Poika šanou:
Kun kahen jätättä, niin mie rupien häntä parantamah, a en muijen aikana.

Čuari miettiy.
Olkua hyvä, ei tuošta ihmistä tule, olkua šiinä kahen.
Ottau ta neuvou čuarilla, jotta "kun mie čillih lyön, tai tuletta kaččomah". Hiän i jäi šen tytön kera šiihi. Ottau kuatau teelusikkah kolme tippua elävyä vettätai tytöllä šuuhu. Šuuhu kun kuato šen vejen, tyttö hyppyäy istumah i šanou:
Jo i tervehyin!

Et, – šanou, – šie vielä tervehtyn.
Kuato toisen kerran kuuši tippua. Tyttö hyppäi šeisualleh i šanou:
Jo olen tervehtyn!

Et ole, – šanou, – vielä oikein terveh, elä liiku.
No kun otti tuaš i pani yhekšän tippua šitä elävyä vettä i kuato šuuhutytär hyppyäy kävelemäh latetta myöt’e i šanou:
Jo olen terveh, ei šen enämpyä tarviče.

No nyt, – šanou, – olet terveh.
Kävelöy kuin muan marjani latetta myöt’e kaunehena. Ottau ta lyöy čillie še mieš, i kun še helähytti šielä alakerrašša, niin juoštih isä ta emä kaččomah. No kun ihaššuttih, kun ei tiijetty, kuin šitä mieštä piettäis.
No mitä nyt, toveri, – šanou, – otatko moršiemekšeš, vai millä makšan?
A en ota moršiemekše, miula on moršien koissa.
No hyö häntä pietäh, pietäh, kuin hiän šen hyvän šai aikah. Ottau ta lähtöy laivallah. Ottau ta kirjuttau čuari hänellä, jotta yhekšän laivua antau hiän hyvyyttä šiitä, kun tytär piäsi. Jo alkau miehellä olla hyvyyttä: yhekšän laivua šai yheltä, kolmetoiselta. Vahtuamista on šiinä!
Laivan isäntä i lähtöy kävelemäh, i hiän i pyrkiy, jotta "ota šie miutki mukah, jotta piäšen tuttavakši". Toini ajattelou, jotta anna lähtöy. Hiän i kaččou, ottauko še isäntä kostinččua. I hiän otti, tai hiänki otti svetloita kivie kormanoh i lähti. No kun mäntih šinne taloh, niin še isäntä otti hyvin vaštah, kostinčat annettih, še mieš i hiänki anto.
Pani heijät šiihe istumah. Vanhan tuttavan pani alakokkah, a uuven tuttavan pani yläkokkah. Kun rupieu kostittamah, kahešti kumartau yläkokkah i yhešti alakokkah. Hiän i rupieu ajattelemah, jotta "mihän tuošša on, kun oli köyhä mieš Kolikapačkoi i hänellä kahešti kumartau, a miula vanhalla tuttavalla yhešti". Tai kaimai ne vierahat pois.
Kun ollah šielä tuaš toisen päivän laivalla, niin še pohatta i alko šuoriemah. Kun näköyrupieu šuoriemah, hiän i kyšyy:
Tuaško šie lähet kostih?
Ota miutki.
A lähe.
Kaččou, kun ottau isäntä kostinččua, i hiän ottau svetloita kivie kormanoh. Heijät tuaš isäntä vaštah hyvänä vierahana. No pani heijät tuaš istumah. Šen uuven pani yläkokkah, a šen vanhan pani alakokkah. Kun šyöttäy, juottaukahešti kumartau yläpuoleh, a yhešti alapuoleh. Ei ni keššä enämpi še pohatta, jo i šanou tovarissalla:
No minkä šie teit, kun olemma vanhoja tuttavie, a tämä kun on ollun kaikista köyhin koko kyläššä, ei ni muuta nimie kuin Kolikapačkoi, a šie nyt vaštah otat Kolikapačkoin i kahešti kumarrat?

Še mieš šiitä vaštuau:
Miušta on yhennäköni, oliko Kolikapačkoi [vain ei]: hiän tuou miula šemmoset kostinččat, jotta ei ni miun taloni vaštua.

Lähettih pois. Läksi kaimuamah vierahie isäntä tai antau hänellä kolme laivallista hyvyyttä. Panou vielä laivan peräh rautapočkan ta šata metrie čieppie. Hänellä on jo, miehellä, viisitoista omua laivua, kaikki kruusittu tavarua täyvet.
Lähettih kotih tulomah kaikki. Matatah, matatah mertä myöte. Toiset miehet jo ruvetah vihuamah häntä, kun hiän niin hyöty šielä. Šanotah, jotta "ei muuta kun tapamma hänet pois i luomma mereh". A še mieš, jonka hiän pelašti, kuulou, i šiäli tuli. Hiän läksi i šanou hänellä:
Kuule, toveri, nyt on huonot asiet tulošša.
Šilma toiset miehet šuoritah tappamah ta luomah mereh.
Hiän hänellä šanou:
Puolušša milma.
Šano heilä, jotta ei tapettais, jotta pantais rautapočkah i luotais mereh.
Hänellä šanotah toiset, jotta "mäne tuoh počkah". Hänet i luuvah rautapočkah tai ollah hyvilläh, jotta Kolikapačkoi on poissa i šuatih viisitoista laivua hyvyyttä. Lähettih matkah. Tulla čurahettih rantah. Miehet nouštih mualla, lähettih kotih, i hiän jäi šiihe, še pelaštajamieš. Toiset kun lähettih, hiän veti rautačiepistä i veti počkan rannalla. Mualla kun veti rautapočkan, halkai šen, i mieš piäsi. Hiän juokši kotih i näki, jotta hänen vaimolla viruu kaksi prihua, yksi yhellä puolella, toini toisella. Hänellä i tuli mieleh, otta kavaleerit ollah. Miekalla yritti lyyvä, no i tuli mieleh, jotta hänellä šanottih: "hot’ jo šuoriet lyyvä, elä šivalla", i heitti pois miekan kiäštä.
Noššatti šiitä naisen i lapšet.
Mit šiula nämä prihačut ollah reunassa? Enkä ollun prihaččuo luatimašša.
Emmä ole tietän, oletko šie elošša vain kuollun. Mie jäin pakšukše, kun šie läksit, a prihačut on kašvan.
Tuli mieš hyvällä mielellä. Hänellä on hyvyyttä äijä, hiän on niin ihaštun, jotta ei tiijä, miten elyä. Ottau lapšet tai šuorittau, tai ottau naisen, lähtöy näyttämäh niitä laivoja.
Šanou naisellah:
Ei nyt tarviče enämpi hätyä varata, nyt on loppuijän leipyä, vaikka meitä čuari lykkäi ovešta kuolomah.
Tällä kertua mie voin čuarie avuštua.
Lähettih rannašta tulomah pirttih. Čuari kaččou ikkunašta.
Mi on tullun nyt, kun on ranta täyši laivoja?
Kaččou, ka kun hänen tyttö ta vävy matkuau, i ajattelou, jotta nyt on Kolikapačkoi hyötyn. Ottau ta työntäy šiitä kolme mieštä, jotta "mänkyä kuččumah čuarih kostih". Miehet mäntih i šanottih:
Ole hyvä, čuari-hospoti kučču vävypoikah ta tyttäreh kostih.

Ei hiän šinne aššu, – šanou.
Ei ole niitä hyvysie tullun jotta voit kostittua milma.
Panou kuuši saltattua kuččumah, jotta "još hiän ei lähe iče, niin tuokua kantamalla". No mäntih ne kuuši saltattua i häntä pyyvetäh:
Olkua hyvä i tulkua!
No još et kučulla rupie lähtömäh, niin myö viemmä kantamalla.
Tai läksi, aštuu šinne. Hiän kun tuli, čuari hänellä kumartau:
Šiun miekka, miun piäleikkua piä poikki.

Ei ole miula miekkua, ta en leikkua.
Čuari itköy i anteiksi pyytäy, jotta anna anteiksi, kun hiän šilma niin pahoilla šanoilla haukku.
No hiän šiitä mäni, nošti čuarin pistyh. Hänen tähen voit elyä, – šano.
Оli miula matalla vaikevukšie. No i tällä miehellä luajimma kojin tähä vierellä, kun miun pelašti.
I še mieš tuli čuarin alimmaisekši, i šiitä hyö ruvettih hyvin elämäh.

Три слова

русский
Был раньше парень. Не было у него иного имени, как Голь кабацкая. Сидит на скамье, пришел царь и спрашивает:
Что сидишь, Голь кабацкая?

Ну, он и говорит:
Царь-государь, господин, раз ты умеешь судить и рядить, то присуди мне счастье.

О, такой-сякой, как тебе счастье присудишь? сказал царь и сам вышел.
Он опять сидит, сидит тут, опять зашел царь в избу. Он опять спрашивает:
Царь-государь, господин, раз умеешь всех судить и рядить, то присуди мне счастье.

Он [царь] опять кричит:
Ох, чудак, когда тебе счастье присуждают?

Ну, опять сидит, сидит, все еще не уходит, думает, что надо три раза спросить потом что в третий раз выйдет. Опять просит:
Царь-государь, господин, раз умеешь судить да рядить, то присуди мие счастье.

Царь пришел и кричит на него, что "когда тебе счастье присуждают"? Дочь говорит потом отцу:
Почему ты не присудишь ему счастья?

Он [царь] дочь и парня вытолкал на улицу.
Идите да судите, сколько сможете. Разве можно присудить счастье!
Да и пошли в дом этого парня. Она дает парню триста рублей и говорит:
Иди купи в городе на триста рублей шелка.

Да и принес этот шелк, и за ночь она вышила платок этим шелком. На второй день дает этот платок и говорит:
Иди продай этот платок, возьми триста рублей.

Муж идет, и ходит там, и продает, но никто не может купить платок, такой дорогой. Ну, и отправляется он уже домой, раз никто не берет. Стоит человек у дверей лавки.
Что ты ходишь?
Хожувот платок продажный, но никто не может купить, такой дорогой.
Покажи-ка его, – говорит.
Он и показывает этот платок.
А красивый, – говорит, – но слишком дорог. Деньги ли возьмешь, или слово возьмешь?
Он думает, что со временем и слово пригодится.
Что же, возьму слово.
Другой говорит потом, что слово будет такое: "Куда бы ни пошел, раньше смерти смерть не придет".
Ну, боится, пришел домой, а жена говорит:
Продал ли?

Продал.
Сколько получил?
Взял, – говорит, – слово.
Дает она шестьсот рублей.
Иди купи на шестьсот рублей шелка.
Взял да пошел и купил на шестьсот рублей шелка и принес жене. Жена за ночь опять вышила платок. Говорит:
Иди продай этот платок, возьми шестьсот рублей.

Он и пошел продавать. И зашел в ту самую лавку, в кoтopой первый платок продал.
Что продаешь? спрашивает.
Есть платок продажный, но считают слишком дорогим.
Ну-ка покажи.
Тот и показывает.
А хороший платок, красивый, только дорогой.
Говорит опять:
Слово ли возьмешь или деньги?

Опять думает, что делать, ну и говорит:
Возьму слово.

Слово такое, что "железо дороже золота".
Думает муж, что жена, наверно, его будет ругать, "потому что зря добро перевожу". Пришел домой, жена спрашивает:
Продал ли платок, сколько получил?

А слово взял.
Дает девятьсот рублей и говорит:
Иди купи шелка.

Он и пошел и купил на девятьсот рублей шелка. Принес, и жена за ночь вышила платок. Утром встали, говорит:
Иди продай этот платок и, слушай, возьми девятьсот рублей.

Да и пошел. Ходил, ходил и опять подошел к той самой лавке.
Ну, что продаешь?
А есть платок, но говорят, что очень дорогой.
И опять говорит этот человек:
Возьмешь ли деньги или слово?

Ой и думает, что "раз я так много денег упустил, то надо взять деньгами". А все же говорит:
Дай слово.

Слово как взял, как домой пошел, то и не смеет заходить: боится, что жена прибьет, потому что так много денег упустил. Смотрит: как раз корабль отправляется в море. Он побежал на пристань и прыгнул на этот корабль.
Поплыл на корабле с другими людьми. Плывут там, плывут, на середине моря корабль сел. Ну, уже трое суток стоит этот корабль, не может идти дальше. Корабельщики говорят:
Не должно бы на этом месте быть такого, на что бы корабль мог сесть.

Он думает, что раз сказали, что раньше смерти смерть не придет, то он попробует, твердое ли это слово. Говорит тем другим товарищам:
Дайте я спущусь на дно моря. Привяжите к цепи и опустите.

Ну, те привязали к цепи и опустили на дно моря. Когда пришел на дно моря, тут открылась дверь на дне моря. Когда пришел туда, то там двое мужчин сидят, один на одном конце стола, а другой на другом конце. Он как входит в избу, то те мужчины говорят:
Вот пришел посторонний человек, чтобы решить наш спор.
Мы уже три года тут сидим и спорим: один говорит, что железо дороже золота, а другой говорит, что золото дороже железа.
Он и говорит:
Бросьте спорить: железо дороже золота.

Они и избавились от споpа. Мужчины пошли его провожать, и когда он стал уходить, мужчины дали сундук золота, второйсеребра, а третийсамоцветных камней. Пришел он к цепи, качнул цепь, чтобы его подняли на корабль. Корабль поплыл дальше. Плывут там, плывут, смотрятморской зверь летит, а мальчик у него в зубах. Он достает длинное удилище, бьет морского зверя по зубаммальчик и падает. Он этого мальчика берет я укладывает. А корабельщикам говорит:
Поднимись на мачту и посмотри, к какой земле мы плывем.

Ну, человек взял да и упал с мачты. Как упал с мачты, то так и лежит бездыханный. Ну, хотят этого человека в море бросить. Он говорит:
Не бросайте еще.

И начинает рыться в этих сундуках. Как открывает тот сундук, где самоцветные камни, а там маленькие бутылочки. Смотрита там в одной бутылочке живая вода, берет и капает три капли этому человеку в рот. Приходит человек в себя и говорит:
Хух-хух, как долго спал.

Еще бы дольше спал, если бы меня, плохого, не было. Уже собирались в море бросать, а я не дал.
Ну, и поехали дальше, и он поднимается на мачту посмотреть, к какой земле они плывут. Он и видит, как там царев дворец сияет. Как звезда сияет. Он показывает, что в ту сторону надо плыть. Да и приплыли к берегу. Вышли все на берег. Ходят там до берегу, там одна царева дочь плачет, что у нее морской зверь унес сына, что "не видели ли вы"?
Он и говорит:
Не знаю, у нас есть один мальчик, у морского зверя отняли.

Царева дочь посылает узнать, жив ли этот мальчик. Да и спрашивают у него:
Ты не отбил у морского зверя мальчика?

Он говорит:
Где же я мог отбить, коли на корабле плылне видал.

А сам все-таки привел мальчика и говорит:
Отведите мальчика.

Отвели к царевой дочери этого мальчика. Она так обрадовалась, что не знает, куда идти. Да и посылает трех человек звать, что "приведите его в гости, что она вознаградит за это". И пошли те люди туда, его просят, что "приходи в гости".
Будь добрый да иди в гости, теперь попросили прийти в гости.
Как же я, – говорит, – могу пойти, коли я смотритель: если на корабле что-нибудь случится, то кто же за это ответит?
Ушли они прочь, а царева дочь посылает человека, что тот посмотрит, и если что случится, то он ответит.
Пошел он потом в гости. Пришел туда. Царева дочь хорошо его встретила, угощает хорошо и дает всякого добра. Говорит:
Что тебе дать за труды, что у морского зверя отбил малачика?

Ну что же дать? Что тебе не жалко?
Она и дает ему три корабля с добром. Пробыли тут три дня, пошли корабельщики по городу гулять. Царь начинает жаловаться, что у него есть дочь, три года лежит в постели, стала как тень, а не умирает. Уже ее водили ко многим докторам, а не могли те доктора вылечить.
Говорит тот человек [упавший с мачты]:
У нас есть один человек на корабле: когда я упал с мачты, не было ни духу во мне, так он меня оживил, даже мертвого может оживить.

И посылает он [царь] трех солдат, что "идите попросите, чтобы он пришел сюда". Те пошли, просят его, что "будь добрый, пойдем к царю: царь просит пойти к нему".
Нет, – говорит, – не пойду я, не могу я оставить корабли: если у меня корабли угонят, то у меня ничего не останется.
Ну, пошли те обратно к царю и сказали:
Не идет он, не смеет оставить корабли.

Да и посылает [цapь] шесть солдат с письмом звать его, что "будь добрый, приходи", что он за все ответит, если что случится. Да и взял и пошел туда.
Пришла туда, и повел царь его наверх смотреть дочь. И смотрит оносталась от нее одна тень. Парень говорит;
Если вдвоем оставите, то я буду лечить, а при других не стану.

Царь думает.
Будьте добры, все равно из нее человека не выйдет, побудьте тут вдвоем.
Говорит он царю, что "когда я в колокольчик позвоню, то приходите смотреть". Он и остался тут вдвоем с той девушкой. Берет и наливает в чайную ложку три капли живой водыи девушке в рот. Как в рот вылил ту воду, девушка села и говорит:
Уже и поправилась!

Нет, – говорит, ты еще не поправилась.
Налил второй раз шесть капель. Девушка встала на ноги и говорит:
Я уже здорова!

Нет, – говорит, – еще не совсем здорова, не двигайся.
И взял опять и налил девять капель живой воды и вылил в ротдевушка пошла ходить по избе и говорит:
Я уже здорова, больше ничего не надо.

Ну, теперь, – говорит, – ты здорова.
Ходит она, как ягодка красивая, по полу. Взял и позвонил в колокольчик этот человек, и когда зазвенело там внизу, то отец и мать прибежали посмотреть. Ну и обрадовались, не знают, как этого человека отблагодарить.
Ну что теперь, товарищ, – говорит [царь], – возьмешь ли дочь в жены или чем тебе отплачу?
А не возьму в жены, у меня жена дома.
Ну, они его держат в гостях, за то что он им такое добро сделал. И отправляется он на свой корабль. Берет и пишет царь ему, что девять кораблей дает ему добра, за то что дочь вылечил. Накапливается уже добра у мужика: от одного получил девять кораблей, от другоготри. Есть что караулить!
Хозяин корабля отправляется гулять, и он тоже просится, что "возьми ты и меня с собой, чтобы мне познакомиться". Другой думает, что пускай идет. Он и смотрит, берет ли тот хозяин гостинец. И тот взял, и он тоже взял самоцветных камней в карман и пошел. Ну, когда пришли туда в дом, то тот хозяин хорошо принял. Отдали гостинцы, тот хозяин корабля и он дал.
Посадил их за стол. Старого знакомого посадил на нижний конец, а нового знакомого посадил на верхний конец. Когда начал угощать, то дважды кланяется верхнему концу и один раз нижнему концу. Он [хозяин корабля] и задумался, что "в чем тут делобыл бедный мужик Голь кабацкая, и ему хозяин дважды кланяется, а мне, старому знакомому, один раз". Да и проводил тех гостей.
Побыли они опять второй день на корабле, и этот богач [хозяин корабля] опять и стал собираться. Как только видит [Голь кабацкая] – начал собираться, он и просится:
Ты опять идешь в гости?
Возьми и меня.
А пойдем.
Смотритберет хозяин гостинцы, и он кладет самоцветных камней в карман. Опять хозяин встречает их, как хороших гостей. Ну, посадил их опять за стол. Этого нового посадил на верхний конец, а этого старого посадил на нижний конец. Когда кормит, поит, то дважды кланяется верхнему концу, а один раз нижнему концу. И не выдержал больше тот богач, уже и спрашивает у товарища [хозяина дома]:
Скажи ты мне по старой дружбе, что это такое: этот человек самый бедный во всей деревне, иного и имени нет, как Голь кабацкая, а ты теперь принимаешь Голь кабацкую и дважды ему кланяешься?

Хозяин и отвечает:
Мне все равно, Голь кабацкая он или нет: он приносит мне такие гостинцы, что мой дом их не стоит.

Собрались уходить. Пошел хозяин гостей провожать, и дает ему [Голи кабацкой] три корабля добра. Привязывает еще к кораблю железную бочку и сто метров цепи. У него, у мужика, уже пятнадцать своих кораблей, все полные товара.
Поплыли все домой. Едут, едут по морю. Другие мужчины уже начинают его ненавидеть, за то что он так нажился там. Гoвopят, что "больше ничeгo, как убьем его и выбросим в море". А тот человек, которого он спас, услышал, и ему стало жалко. Он пошел и говорит емy:
Слушай, товарищ, теперь плохие дела ожидаются.
Teбя другие собираются убить и выбросить в море.
Он говорит ему:
Защити меня.
Скажи им, чтобы не убили, а чтобы положили в железную бочку и бросили бы в море.
Ему и говорят другие, что "иди в ту бочку". Его и бpocaют в бочке в море и радуются, что Голи кабацкой теперь нет и они получили пятнадцать кораблей добра. Отправились дальше. Пристали к берегу. Корабельщики вышли на берег, пошли по домам, а он остался там, тот, который спас Голь кабацкую. Когда другие ушли, он стал тянуть за железную цепь и вытащил бочку на берег. Вытащил на берег железную бочку, расколол ее, и тот вышел. Он побежал домой и увидел, что рядом с его женой лежат парни, один с одной стороны, другой с другой стороны. Ему и пришло на ум, что это кавалеры. Хотел было ударить мечом, но вспомнил, что ему сказали: "Если даже собрался ударить, но не ударь". И бросил меч в сторону. Разбудил потом жену и детей.
Что у тебя за парнишки рядом с тобой? Меня ведь не было, не мои ведь они.
Мы не знали, жив ты или умер. Я осталась в тягости, когда ты уехал, а мальчики выросли.
Обрадовался муж. У него много добра, он так рад, что не знает, как и жить. Берет детей и одевает и берет жену, идет показывать им те корабли. Говорит жене:
Теперь не надо бояться горя, теперь на всю жизнь хватит хлеба, хоть царь нас выкинул за дверь умирать.
На этот раз я могу даже царю помочь.
Пошли они от берега домой, царь смотрит в окно.
Что случилось, почему весь берег полон кораблей?
Смотрита это его дочь и зять идут, и думает, что теперь Голь кабацкая нажился. Берет и посылает потом трех человек, что "идите звать его к царю в гости". Люди пошли и сказали:
Будь добрый, царь-господин звал зятя и дочь свою в гости.

Он туда не ходок, говорит.
Нет у царя таĸиx лакомств, чтобы мог меня угощать.
Посылает царь шесть солдат звать, что "если он сам не пойдет, то принесите на руках". Ну, пришли те шесть солдат и его просят:
Будьте добры и приходите!
Но если так не пойдете, то мы понесем на руках.
Да и пошел, идет туда. Он когда пришел, царь ему кланяется:
Твой меч, моя головаотрежь голову.

Нет у меня мечa, да и не отрежу.
Царь плачет и просит прощения, что "прости за то, что я тебя такими плохими словами ругал".
Ну, он тут подошел, поднял царя.
По мне можешь жить, – говорит.
Были у меня в пути трудности. А этому человеку [который с мачты упал] построим дом тут рядом, за то что меня спас.
И тот человек стал подданным царя, и потом они стали жить хорошо.