[Укрощение строптивой]
русский
Жили когда-то муж да жена. Была у них одна дочка, одна-единственная. Они ее до того баловали, угождали ей, что она стала страшно упрямой, своенравной. Говорят отец да мать:
– Кто эдакую, никто не возьмет ее замуж.
Такая была упрямая. Уже в деревне говорят, что очень она плохая, никто не возьмет ее замуж. Один мужчина возвращается, бедняк парень был в солдатах, домой. Никого у него нет из семьи. Жениться бы ему надо. Где взять жену? Говорят:
– Была бы тут невеста, там у богатого мужика, да очень уж упрямая, не будет из нее никакой жены.
– Попробуем, – говорит, – может быть, отдадут, так упрямство выведем, – говорит, – как-нибудь.
И идет сватать. Идет, так отдают. Между собой думают старик да старуха:
– Мужик был бы хороший, хоть и бедный. Да вот упрямая дочка, однако не выйдет из нее толку. Отдадим, если пойдет, так:
– Пойдешь ли, дочка, пойдешь ли?
– Пойду.
– Ну, пойдешь, так жить надо.
И свадьбу играют, справляют свадьбу. Он приезжает. У него лошадь клячонка. На своей кляче едет, за невестой приезжает. Повозка плохая. Сажают [молодую], знаешь ли, а богатая как есть, так одежда хорошая. Сзади садится, такая гордая.
Немного только отъехали, в сугробе лошадь застряла, устала. Уже и плеткой пытается жених стегать ее, но не идет и не идет! У него там в повозке топор. (Без топора ведь в дорогу не едут). Он вскочил и отрубил лошади голову топором. В повозку бросил дугу, хомут. Лошади как голову отрубил, шкуру снял. Шкуру бросил в повозку и невесте говорит:
– Вставай да вези! Вставай-ка, – говорит, – да возьми оглобли в руки!
Не осмелилась ослушаться, хоть упрямая была. Даже дрожит, так боится. Думает: "Голову отрубит теперь и мне, не встань только". Она поднимается, берет оглобли в руки и давай повозку тащить. А сам парень сел в повозку.
– Устал, – говорит, – работавши.
Тащит девушка до седьмого пота. Приезжают домой. Стали жить, и так она стала бояться мужа своего. Ни в чем не смеет перечить. Что скажет, так пулей летит делать.
Матери захотелось проведать: "Надо сходить проведать доченьку, как теперь живут". Идет туда, торопится:
– Здоровья вам!
– Проходи, здравствуй, – да и зять руку подает, здоровается. – Раздевайся.
Раздевается да все оглядывается, а дочь тут около печки, что-нибудь угостить собирает. А зять-то хитрый, выходит в сени. Пусть они поговорят вдвоем, мать да дочь:
– Доченька, как живешь? Как вы теперь? Как привыкаешь жить с мужем?
– Живем-то мы хорошо, мама, да я очень боюсь.
– Бояться нельзя! Привыкнешь только бояться, так потом, поди знай, как надо будет бояться. Чего будешь очень бояться? Не бойся очень-то. Будь смелее!
Зять слышит это. В избу заходит, так:
– Пойдем-ка теперь до еды, пока ждем, так вспашем картофельное поле, тут во дворе клочок есть.
А лошади нет. Выходят во двор. И теще – одну оглоблю сохи в руку, жене – вторую оглоблю. Он пашет сохой, плетка в руке – везите! Они соху тянут. Вспахали это, вспотели, как чушки!
– Жена, иди теперь поставь, – говорит, – там вариться еду, а мы еще с тещей, – говорит, – проборонуем тут поле, – говорит, – закончим.
А старуха сама себя уже не чувствует: "Вот чудеса-то творятся теперь, убьет, однако, зять тут"! Борону эту тянет, тянет, до седьмого пота. Закончили это, пробороновали, приходят в избу, так старуха есть не стала. Схватила свою поддевку и бежать. И прибегает домой к старику:
– Ох, старичок, отдали мы свое дитятко этому, – говорит, – очень уж, – говорит, – (он) плохой, крутой, – говорит, – строгий! Сейчас, – говорит, – заставил пахать, пахать, потом надо было мне одной боронить, – говорит.
А старик сидит нога на ногу и курит, думает: "Погоди-ка и я схожу, – говорит, – потом узнаю, посмотрю, как живут". Проходит там некоторое время, отправляется старик. Приходит. Ну, опять здоровается. Зять встречает очень вежливо. Садится и раздевается старик, а зять опять и выходит будто как по делу, а сам за дверь идет, этот зять:
– Ну как, дочка, живете, как бываете?
– Живем-то хорошо, отец, да я очень боюсь. Сперва как под венец-то только поехали да [он] отрубил лошади голову, теперь я так боюсь, что...
– Бояться надо, дочка. Мужа надо почитать. Мужик есть мужик. Жене надо бояться мужа. А потом и муж уважит жену. Только тогда у вас и жизнь пойдет. Как не будешь бояться, так смотри, хорошего не будет. Надо бояться. Мужа надо за мужика почитать!
А зять в сенях обрадовался: "Ох, как тесть хорошо говорит". Заходит в избу, вина на стол.
– Приготовь-ка, жена, быстренько закуску!
Все на стол выкладывают, старика угощают.
– Не отпустим, переспи ночь.
А как старуха-то дома в окно смотрит да [говорит]:
– Куда теперь девался, куда девался? Теперь убил! Теперь заставил его опять пахать либо что-нибудь еще делать.
Смотрит, идет старик.
Перед уходом зять дает старику еще кренделей связку, вешает на шею. (А раньше по сорок кренделей было в связке). Дает связку кренделей:
– Возьми домой на гостинцы.
Идет старик со связкой кренделей под мышкой. А старуха тем временем уже соседям наговорила:
– Такой зять у меня дурной! Меня всю измучил работой. Теперь бедного старика там задержал, не знаю, придет ли живым.
Посмотрела – связка кренделей на шее, а она думает, это хомут:
– Ой, – говорит, – соседи, хомут бедному на шею надел, – говорит, – с хомутом шагает! Видишь как, – говорит, – теперь. Работал, работал да с хомутом, видать, убежал, – говорит.
Побежала к нему навстречу, а у старика связка кренделей. А старик еще вприсядку, и поет:
– Вот, – говорит, – попал зять путный мужик, – говорит, – то ли дело жить. Вы, – говорит, – бабы и есть бабы. Мужчине и надо быть мужчиной.
Ну, тут и вся сказка, гляди.