[Укрощение строптивой]
русский
Жили когда-то муж да жена.
Была у них одна дочка, одна-единственная.
Они ее до того баловали, угождали ей, что она стала страшно упрямой, своенравной.
Говорят отец да мать:
– Кто эдакую, никто не возьмет ее замуж.
Такая была упрямая.
Уже в деревне говорят, что очень она плохая, никто не возьмет ее замуж.
Один мужчина возвращается, бедняк парень был в солдатах, домой.
Никого у него нет из семьи.
Жениться бы ему надо.
Где взять жену?
Говорят:
– Была бы тут невеста, там у богатого мужика, да очень уж упрямая, не будет из нее никакой жены.
– Попробуем, – говорит, – может быть, отдадут, так упрямство выведем, – говорит, – как-нибудь.
И идет сватать. Идет, так отдают.
Между собой думают старик да старуха:
– Мужик был бы хороший, хоть и бедный.
Да вот упрямая дочка, однако не выйдет из нее толку.
Отдадим, если пойдет, так:
– Пойдешь ли, дочка,
пойдешь ли?
– Пойду.
– Ну, пойдешь, так жить надо.
И свадьбу играют, справляют свадьбу.
Он приезжает.
У него лошадь клячонка.
На своей кляче едет, за невестой приезжает.
Повозка плохая.
Сажают [молодую], знаешь ли, а богатая как есть, так одежда хорошая. Сзади садится, такая гордая.
Немного только отъехали, в сугробе лошадь застряла, устала.
Уже и плеткой пытается жених стегать ее, но не идет и не идет!
У него там в повозке топор.
(Без топора ведь в дорогу не едут).
Он вскочил и отрубил лошади голову топором.
В повозку бросил дугу, хомут.
Лошади как голову отрубил, шкуру снял.
Шкуру бросил в повозку и невесте говорит:
– Вставай да вези!
Вставай-ка, – говорит, – да возьми оглобли в руки!
Не осмелилась ослушаться, хоть упрямая была.
Даже дрожит, так боится.
Думает: "Голову отрубит теперь и мне, не встань только".
Она поднимается, берет оглобли в руки и давай повозку тащить.
А сам парень сел в повозку.
– Устал, – говорит, – работавши.
Тащит девушка до седьмого пота.
Приезжают домой.
Стали жить,
и так она стала бояться мужа своего. Ни в чем не смеет перечить.
Что скажет, так пулей летит делать.
Матери захотелось проведать: "Надо сходить проведать доченьку, как теперь живут".
Идет туда, торопится:
– Здоровья вам!
– Проходи, здравствуй, – да и зять руку подает, здоровается.
– Раздевайся.
Раздевается да все оглядывается, а дочь тут около печки, что-нибудь угостить собирает.
А зять-то хитрый, выходит в сени.
Пусть они поговорят вдвоем, мать да дочь:
– Доченька, как живешь?
Как вы теперь?
Как привыкаешь жить с мужем?
– Живем-то мы хорошо, мама, да я очень боюсь.
– Бояться нельзя!
Привыкнешь только бояться, так потом, поди знай, как надо будет бояться.
Чего будешь очень бояться?
Не бойся очень-то.
Будь смелее!
Зять слышит это.
В избу заходит, так:
– Пойдем-ка теперь до еды, пока ждем, так вспашем картофельное поле, тут во дворе клочок есть.
А лошади нет.
Выходят во двор.
И теще – одну оглоблю сохи в руку, жене – вторую оглоблю.
Он пашет сохой, плетка в руке – везите!
Они соху тянут.
Вспахали это, вспотели, как чушки!
– Жена, иди теперь поставь, – говорит, – там вариться еду, а мы еще с тещей, – говорит, – проборонуем тут поле, – говорит, – закончим.
А старуха сама себя уже не чувствует: "Вот чудеса-то творятся теперь, убьет, однако, зять тут"!
Борону эту тянет, тянет, до седьмого пота.
Закончили это, пробороновали, приходят в избу, так старуха есть не стала.
Схватила свою поддевку и бежать.
И прибегает домой к старику:
– Ох, старичок, отдали мы свое дитятко этому, – говорит, – очень уж, – говорит, – (он) плохой, крутой, – говорит, – строгий!
Сейчас, – говорит, – заставил пахать, пахать, потом надо было мне одной боронить, – говорит.
А старик сидит нога на ногу и курит, думает: "Погоди-ка и я схожу, – говорит, – потом узнаю, посмотрю, как живут".
Проходит там некоторое время, отправляется старик.
Приходит.
Ну, опять здоровается.
Зять встречает очень вежливо.
Садится и раздевается старик, а зять опять и выходит будто как по делу, а сам за дверь идет, этот зять:
– Ну как, дочка, живете, как бываете?
– Живем-то хорошо, отец, да я очень боюсь.
Сперва как под венец-то только поехали да [он] отрубил лошади голову, теперь я так боюсь, что...
– Бояться надо, дочка.
Мужа надо почитать.
Мужик есть мужик.
Жене надо бояться мужа.
А потом и муж уважит жену.
Только тогда у вас и жизнь пойдет.
Как не будешь бояться, так смотри, хорошего не будет.
Надо бояться.
Мужа надо за мужика почитать!
А зять в сенях обрадовался: "Ох, как тесть хорошо говорит".
Заходит в избу, вина на стол.
– Приготовь-ка, жена, быстренько закуску!
Все на стол выкладывают, старика угощают.
– Не отпустим, переспи ночь.
А как старуха-то дома в окно смотрит да [говорит]:
– Куда теперь девался, куда девался?
Теперь убил!
Теперь заставил его опять пахать либо что-нибудь еще делать.
Смотрит, идет старик.
Перед уходом зять дает старику еще кренделей связку, вешает на шею.
(А раньше по сорок кренделей было в связке).
Дает связку кренделей:
– Возьми домой на гостинцы.
Идет старик со связкой кренделей под мышкой.
А старуха тем временем уже соседям наговорила:
– Такой зять у меня дурной!
Меня всю измучил работой. Теперь бедного старика там задержал, не знаю, придет ли живым.
Посмотрела – связка кренделей на шее, а она думает, это хомут:
– Ой, – говорит, – соседи, хомут бедному на шею надел, – говорит, – с хомутом шагает!
Видишь как, – говорит, – теперь.
Работал, работал да с хомутом, видать, убежал, – говорит.
Побежала к нему навстречу, а у старика связка кренделей.
А старик еще вприсядку, и поет:
– Вот, – говорит, – попал зять путный мужик, – говорит, – то ли дело жить.
Вы, – говорит, – бабы и есть бабы.
Мужчине и надо быть мужчиной.
Ну, тут и вся сказка, гляди.