ВепКар :: Тексты

Тексты

Вернуться к списку | редактировать | удалить | Создать новый | История изменений | Статистика | ? Помощь

Oli kolme neičyt

Oli kolme neičyt

карельский: людиковское наречие
Среднелюдиковский (мунозерский)
Oli kolme neičyt. Neiščed ne oldii kai sizarekšed. Ykš oli tkačiha, toine oli povariha. Kolmen sizarekšed oldii volšebnitsad. Šiid linnas eli ykš čuarin poig, Ivan Carevič. Yhtei aigoi ned sizarekšed bes’edoittii yhtes kohtas. Hyö keskenäi pagiščii. Ykš sizar’ sanuw:
Minda ku otaiž mučoikš, minä kaikele mierole ker’gidaižin kudoda!

Toine sizar’ sanuw:
Ku minda mučoikš otaiỉ, ka mina ker’gidaižin kaikele gosudarstvale keittädä!

Kolmaž sizar’ sanuw:
Ku minda mučoikš otaiž, ka mina kolmee kohtui yhekš bohatterii suaižin!


Šihi aigoi Ivan Carevič uksen taga kundel’ ne paginad. Šiid hän avaiž uksen i kyzyw:
Kudam sanui, što kolmee kohtui voi yhekš poigad suada?

Hända, nuorembad ot’t’ mučoikš, tošt keittämäi, kolmatt kudomai, ičenke. Ivan Carevičan ei hät’ket puwtunu elädä mučoinke, händä ot’ettii vojuimmai toižii gosudarstvoihe. Mučoi diäi kohtuine. A ned tkačiha da povariha däidii elämäi nuorembanke. Piäliči vähäs aigas nel’läskymmenes nedälis mučoi rodii. Poigat rodiščii mit’t’ed hän obeščala, mugamad i liettii bohatterid. Sizarekšile rodiihe zavidno. Kirjutettii Ivan Carevičal kir’d’aine i työttii posl cuarillu. Moine kir’d’aine työttii, što "šilla mučoi rodii ni riščikanzan, ni l’aguškan, moižen čudoviščan, ni kunne ne pohože".

Cuar’ se polučii sen kir’d’aižen. Tuskeldui ylen äijäl, što mikš mučoi rodii muhomad poigad čudoviščad. Hän kir’d’aižen työnž poslad myöi, što minui suai olgai poigad muga, olgai hyö bohatterid libo čudoviščad. Kir’d’aine tuli dälgille tänne, posl tuoi kir’d’aižen dälgillei. Se tkačih’ da povarih’ d’uotettii humalai suai poslad. Kir’d’aine hällä sumkas piäi vargastettii, konz hän oli äijäl humalas. Se kir’d’aine lugedii hyö. Kird’utettii kird’aine toine. Pandii sumkkai toine. Kird’aižele oli kird’utettu: "Kak skoro kird’aižen polučitte, panda lapš emänke tervbuččii i merele työtä".

Se mučoi yhten lapsen peit’t’ nännin alle. Sen lapsenke händä pandii tervbuččii i työttii merele. Se brihač suai kazvamai emänke bučis. Bučči se oli tobd’, ei mahtuškannu d’algimäi buččii, sen terväi se brihač bohatteri kazvoi. Emäle suai molizemmai:
Minä en sua tirppamai, minä, – sanuw, – potkaidan.

A emä brihačule molizow:
Elä, brihačuine, potkaida, myö merei upponemme.

Brihačču suai toižen kieran molizemmai:
Mamoi, minä potkaidan bučin.

Emä tost i molizow:
Elä potkaida, poig, mänemme merei.

Kolmanden kieran op’at’ molizow:
En voi kestädä.

Emä kuwlow, što bučči d’o on meren randal, kolaidaw, heid lykäi tuulel. Šiid emä käšk hänele:
Nygöi voined ka potkaida.


Hän d’algad oigei dai vandehed lopnittii. Hyö puwtuttii na dikii ostrov emänke. Himoitaškai heile šyödä, emäle dai poigale. Hän, poig, luadii puižen piščalin. Emäl oli rist kaglas. Hän ot’ sen ristirihman piščalii, nat’anul tugoi luk. Läht’ meren randai ambumai linduid, šil puižel piščalil. Merel dogadii lindun l’ebedin, a l’edebin piäl lyözyi koršun, tahtoi lebedin n’uokkida. Ambui hän ei l’ebedin, a ambui koršunan. L’ebed’ suai hänenke pagižemmai riščikanzan kielei. L’ebed’ ylen äijäl spassiboiččezui šidä Ivan Careviččad. Vot l’ebed’ i sanuw hälle:
Et šinä ambun koršunad, a tapoid čarodejan volšebnikan, – sanuw, – mängät emänke magatta.
Lienow midä syödä teile.

Ivan Carevič emän luste tuli i viertii magatta, kui l’ebed’ heile käšk. Konz hyö magades herastuttii, magadusaigas oli stroittu na dikii ostrov linn. Šihi linnai oli stroittu kodi, ei olnu ni mit’t’es gosudarstvas mugošt kodid. Linn oli nimitetty Ivan Carevičan nimel dai se kodi. Hyö mändii emänke šihi carskoihe kodii, oli siid d’uoda dai šyödä kyl’läl.

Vot emänke hyö suadii elämäi šiid kodis. Yhtee aigai hyö nähtii ajades šiiriči karabli. Nošč hän flagat i kučui niid karabel’ščikoid ičellu goštii. Se karabl’ ajoi endižei ižän gosudarstvai, oli ižän karabl’. Hälle himoitaškai nähtä omad ižäd. Karabel’ščikad lähtii iäre i hän työnž viestin, što anda tulow hän goštii minun lukš, a iče ei sanonu, što on hänen poig. Hälle himoitaškai nähtä ižäd i ižän gosudarstvad. Tuli hän meren randai suai kirgumai l’ebedid. L’ebedile sanui:
Mille himoitaiž ižäd nähtä.


L’ebed’ uib hänen luste randai. Vedel Ivan Carevičad briznii. Ivan Carevič muwtui puarmakš. Hän puarmannu lend’ karablile, peitiihe ščiiluižei. Konz karabli tuli šihi gosudarstvai, cuari heid vastaiž karabel’ščikoid. Heid priglasii omai kodii cuar’. A puarm puarmallei i lend’ hejän kodii. Cuari suai kyzymäi:
Ajelitte ka midä kuga nägitte?

A puarm oli peittäzennu šeinäi da kundel’. Karabel’ščikad suadij rasskažimmai cuarile mida nähtii ajeltes. Nu vot hyö suadii rasskažimmai, što ajoimme šinne i ningomal kohtal ei ni midä olnu, a nygy na dikom ostrove on linn. A ned tkačiha i povariha suadii perebivaimmai cuarid:
Tämä divo on ne divo, a vot оn divo, što šiid linnas on puw, puwn all on orav, kudam oreškoid purow i luadiw izumrud.


Puarm ned tkačihan da povarihan paginad kuul’, lend’ tkačihan rožale i n’apišč’ muga, što veri läht’ rožas piäi. Iče lend’ hän fortočkas pihale. Tuli hän meren randai, a l’ebed’ d’o händäi vuott’. L’ebed’ händä suatoi dälgille emän luste. L’ebedile hän rasskažii ned tkačihan da povarihan paginad. L’ebedi sanuw:
Olgai, lienow šinun linnas, lienow semmoine puw i orav, kudam suaw šille luadimai izumrud.

L’ebed’ händä muut’ dälgille Ivan Carevičakš. Suadii hyö vie elämäi emänke edele piäi. Lien’ linnas puw i orav. Orav oreškad puri, izumrud luadii.

Dogadittii hyö t’eremas piäi ajamas toine karabl’ ižän luste. Kučuttii орät’ goštii šida karablid. Konz työndytettii karabel’ščikoid, opät’ kučui ižäd goštii, a ei sanu, što on hänen poig. Ivan Carevičale vie himoit’ ižän luste puwttuda. Opät’ mäni meren randai, l’ebedile sanui:
Mille himoitaiž nähtä vie toine kier ižäd.

L’ebed händä briznii vedel, muut’ händä vuapsahaižekš. Hän lend’ karablile, peitiihe ščiiluižei. Opät’ cuar’ vastaž karabel’ščikoid. Priglasii dvorččai ičen luste:
Midä ajeltes työ nägitte?
suai heil’ kyzymäi.
Karabel’ščikad suadii cuarile rasskažimmai, midä nähtii:
Nägimme na dikom ostrove linn on da šinda kučuttii goštii šinne.


Karabel’ščikad rasskažittii, mitte oli kodi da mitte oli orav.
Tkačiha da povariha opät’ suadii perebivaimmai. Vuapsahaine ištui šeinäl da kundel’ heiden paginoid. Vot tkačiha i sanuw:
Tämä divo ne divo, on vie.
Nowzow meres piäi kolmekymmen kolme bohatterid, kai oldai ned vel’l’ekšed. (Ned oldai bohatterid l’ebedin vel’l’ed).
Vuapsahaine ned paginad kundel’, hypnii šeinäs piäi, ambui händä rožai, iče lend’ pihale fortočkas. (Pidäw starin se loppida kui tahto).

Tuli hän l’ebedillui, rasskažii ned paginad l’ebedile. L’ebed’ sanuw:
Ne pečal’s’a, lienöw šinun linnad karavulimmas kolmekymmen kolme bohatterid.

Tuoi händä omai linnai, muwt’ opät’ Ivan Carevičakš. Šiid päiväs piäi noužiškattii meres piäi kolmekymmen kolme bohatterid i ainoz suadii linnad vardeimmai. Suai hän uudessai elämäi emänke.

Dogadittii hyö erähäl kieral opät’ kolmaž karabl’ ajamas. Karabel’ščikad tuldii hänellu i diivuičeščii ylen äijäl, što mitt’e linn on na dikom ostrove, što mitt’e puw on i orav orehoista luadiw izumruttad. Kolmekymmen kolme bohatterid ol’dii karavuwlas. Karabel’ščikoid hyö opät’ gostitettii. Konz lähtii karabel’ščikad kodii, opät’ tuli meren randai, kirgui l’ebedin. L’ebedile sanui:
Mille vie himoitaiž kolmaz kier nähtä ižäd.

L’ebed’ hälle sanui:
Mäne, void mändä.


Šiibel händä prisnii vedel, muwt’ opät’ vuapsahaižekš. Hän lend’ karablile, peittezei ščiiluižei. Karabl’ ajoi ižän luste. Cuar’ vastaž karabel’ščikoid i ot’t’ ičen luste goštii. Šigä opät’ suaw muga kyzelemäi.
Kuga ajelitte, mida nägitte?
Karabel’ščikad raskažittii, mit’t’e on linn stroittu suarele, da mit’t’e on orav, da kodid karavulittai kolmekymmen kolme bohatterid. Da Ivan Carevič kučui händä goštii. Cuar’ ned paginad kundel’. Ylen äijäl hälle lien’ interesno.

Tkačiha da povariha opät’ suadii perebivuimmai. Vot tkačiha i sanuw:
Tämä, – sanuw, – divo on ne divo, on, – sanuw, – divo semmoine, on neičud, kaikel muailmal šidä čomembad ewlo.
Pagižow kui d’ogi čurčettaw, kasan al tiähtet paštetaw.
Vuapsahaine kundel’ ned paginad. Šeinäl piäi hypnii, ambui händä rožai vie kibedembäli, a iče fortočkas lend’ pihale.

Tuli hän l’ebedillui, l’ebedile rosskažii ned paginad. L’ebedile sanuw Ivan Carevič:
Minä tahtoižin kaiken muailman käveltä i löytä sen neiščen, ottada ičelle mučoikš.

A l’ebed’ i sanuw hänelle:
Duwmaiče, – sanuw, – hyvin, vet’ mučoi ei ole kui kindas, duwmaiče hyvin.

Ivan Carevič andoi kl’atvan:
Minä izmeni en, sen otan mučoikš i senke suan elämäi.

L’ebed’ sanuw:
Ole täs vähäine, minä kävyn meččäi.


L’ebed’ tuli dälgille, ei l’ebedin, a sen neiščen (se l’ebed’ oli neičyd). Šiid hän sen l’ebedin tuoi emän luste, kyzyi emäl blahoslovend’ad ottada händä mučoikš. Emä käšk ottada. Vot i nai hän šiid l’ebedisneiščee. Dälgile suadii d’o kolmen elämäi. Erähän päivän kačotaw, ka ajaw karabl’. Karablil oli ajamas ižä tkačihan da povarihanke goštii. Ei tiedäny, što hän on poig hälle. Poig emänke, mučoinke mändii ižäd vastammai pristanile. Konz ižä tuli, šiid tundušč endižen mučoin. Endžimäi it’ketii, šiid oli tobd’ ruadosti šiid linnas, pruaznuittii kodv.

Šiid se cuar’ tiedušč prawdan kaiken. Tkačihale da povarihale lämbit’ettii kyly. Lat’t’ale oli kylyn levitetty kowrad. Ned tkačihad da povarihad työtii kylyi. Kylys kowriden al kiehuttii tervkattilad. Tkačiha da povariha puututtii šinne tervkattiloihe. Ivan Carevič suai dälgele oman mučoinke elämäi, ot händä omai gosudarstvai. A poig diäi šihi elämäi l’ebedin-neiščenke. I nygyde vie hyö eletäw hyvin ozakkali.
Minä heidän piirus tože olin, viinad poččivoittii. Usi̮le puwtui, a d’uoda ei puwttunu.

[Чудесные дети]

русский
Было три девушки. Девушки эти все были сестры. Одна была ткачиха, вторая была повариха. Все трое были волшебницы. В том городе жил один царев сын, Иван Царевич. Однажды эти сестры собрались на беседу в одно место. Они говорят между собой. Одна сестра говорит:
Меня бы взял царевич в жены, так я бы всей общине успевала варить.

Вторая сестра говорит:
Взял бы меня в жены, так я бы на все государство успевала ткать.

Третья сестра говорит:
Взял бы меня в жены, так я бы за трое родов девять богатырей принесла.


В это время Иван Царевич подслушивает за дверью эти разговоры. Потом он открывает дверь и спрашивает:
Которая сказала, что за трое родов девять богатырей принесет?

Ее, младшую, взял в жены, вторуюварить, третьюткать, к себе. Ивану Царевичу не долго пришлось жить с женой, его взяли воевать в другие государства. Жена осталась беременна. А эти ткачиха да повариха остались жить с младшей сестрой. Через некоторое время, сорок недель, жена родила. Сыновья родились, каких она и обещала, такие и родились богатыри. Сестрам стало завидно. Написали Ивану Царевичу письмо и отправили посла к царю. Такое письмо послали, что "тебе жена родила ни человека, ни лягушкутакое чудовище, что ни на что не похоже".

Царь получил это письмо. Пригорюнился сильно, что почему жена родила таких сыновей, чудовищ. Он письмо посылает с послом, что "до моего [приезда] пускай будут сыновья тут, будь они хоть богатыри либо чудовища". Письмо пришло обратно, этот посол принес письмо опять сюда. Эти ткачиха да повариха напоили посла допьяна. Письмо у него украли из сумки, когда он был сильно пьяный. Это письмо они прочитали. Написали другое письмо. Положили то, другое, в сумку. В письме было написано: "Как скоро письмо получите, положите ребенка с матерью в смоляную бочку и спустите в море".

А жена одного ребенка спрятала под грудь. С этим ребенком ее положили в смоляную бочку и спустили в море. Этот мальчик стал расти в бочке. Бочка была большая, он не стал уже помещаться в бочке, так быстро рос этот мальчик-богатырь. Он умоляет мать:
Я не могу терпеть, я, – говорит, – разогнусь.

А мать умоляет сына:
Не разогнись, сынок, мы в море потонем.

Мальчик второй раз умоляет:
Матушка, я разломаю бочку.

Мать снова просит:
Не ломай, сынок, утонем в море.

Третий раз опять умоляет:
Не могу больше терпеть.

Мать слышит, что бочка уже на берегу моря, постукивает по камням, их пригнало ветром. Тут мать попросила его:
Теперь, если можешь, так разломай пинком.


Он ноги вытянул, и обручи лопнули. Они попали с матерью на дикий остров. Хочется им есть, матери и сыну. Он, сын, смастерил деревянный пищаль. У матери на шee был крест. Он взял ниточку от креста, натянул тугой лук. Идет на берег моря стрелять птиц этим деревянным пищалем. Видит над морем птицу лебедь, а над лебедью коршун летает, норовит заклевать. Убил он не лебедь, а убил коршуна. Лебедь заговорила с ним по-человечьи. Лебедь очень благодарит этого Ивана Царевича. Вот лебедь и говорит ему:
Ты убил не коршуна, а убил чародея-волшебника, – говорит, – идите с матерью спать.
Будет что есть и пить.

Иван Царевич приходит к матери, и ложатся спать, как им лебедь велела. Когда они проснулись, за это время на диком острове был построен город. В городе был дом, и ни в одном государстве не было такого дома. Город был именован в честь Ивана Царевича, и тот дом тоже. Они заходят с матерью в тот царский дом, там и питья и еды вдоволь.

Вот стали они с матерью жить в этом доме. Однажды они видят, что мимо идет корабль. Поднимает он [Иван Царевич] флаги и приглашает тех корабельщиков к себе в гости. Тот корабль направлялся в прежнее отцово государство, то был отцовский корабль. Ему хотелось бы увидеть своего отца. Корабельщики отправляются дальше, а он посылает весть, что пусть приедет он [царь] в гости к нему, а сам не говорит, что он его сын. Ему хочется увидеть отца и отцово государство. Приходит он на берег моря, зовет лебедь. Лебеди говорит:
Мне бы хотелось отца увидать.


Лебедь подплывает к нему на берег. Водой брызжет на Ивана Царевича. Иван Царевич превратился в овода. Он оводом залетает на корабль, прячется в щель. Когда корабль приплыл в то государство, царь встречает их, корабельщиков. Приглашает их царь в свой дом. А овод оводом и влетел в ихний дом. Царь спрашивает:
Ездили, так что где видели?

А овод спрятался в стене и слушает. Корабельщики стали рассказывать царю, что видели в поездках. Вот они рассказывают, что ездили туда и в тех местах ничего не было, а теперь на диком острове город стоит. А эти ткачиха да повариха давай перебивать царя: "Это диво не диво, а вот диво, что в этом городе растет дерево, под деревом белка, которая грызет орешки и делает изумруд".

Овод слышит разговоры ткачихи да поварихи. Подлетел, ткачиху прямо в лицо и ужалил так, что даже кровь пошла. Сам в форточку вылетел. Прилетает он к берегу моря, а лебедь уже ждет его. Лебедь доставила его обратно к матери. Лебеди он пересказал эти разговоры ткачихи да поварихи. Лебедь говорит:
Ладно, будет в твоем городе, будет такое дерево и белка, которая будет делать тебе изумруд.

Лебедь превратила его снова в Ивана Царевича. Стали они жить с матерью дальше. Появились в городе дерево и белка. Белка грызла орешки и делала изумруд.

Заметили они из терема второй корабль, плывущий к отцу. Пригласили опять в гости тот корабль. Как провожали корабельщиков, опять позвал отца в гости, а не говорит, что он его сын. Ивану Царевичу опять хочется к отцу попасть. Опять и приходит к морю, говорит лебеди:
Мне хотелось бы еще второй раз видеть отца.

Лебедь как брызнет на него водой, он и превратился в осу. Он летит на корабль и прячется в щель. Опять царь встречает корабельщиков, приглашает к себе во дворец:
Что вы видели в плавании?
стал их спрашивать.
Корабельщики давай рассказывать царю, что видели:
Видели, на диком острове есть город, и тебя звали туда в гости.


Корабельщики рассказали, какой дом и какая белка.
Ткачиха да повариха опять начали перебивать. Оса сидит на стене да слушает их разговоры. Вот ткачиха и говорит:
Это диво не диво, еще есть [диво].
Встают из моря тридцать три богатыря, все они братья. (Эти богатыри лебедевы братья).
Оса эти разговоры услышала, слетела со стены, ужалила ее в лицо, сама вылетела на улицу в форточку. (Надо сказку закончить как-нибудь).

Прилетает она к лебеди и рассказывает про эти разговоры лебеди. Лебедь говорит:
Не печалься, будут твой город караулить тридцать три богатыря.

Доставила его в свой город, превратила опять в Ивана Царевича. С этого дня поднимаются из моря тридцать три богатыря и отныне сторожат город. Стал он снова жить с матерью.

Замечают они опять однаждыплывет третий корабль. Корабельщики подъезжают к нему и очень дивятся, что есть такой город на диком острове, что есть такое дерево и белка из орехов делает изумруд. Тридцать три богатыря были на страже. Корабельщиков они опять угощают. Как стали отправляться корабельщики домой, опять приходит Иван Царевич к морю и кличет лебедь. Говорит лебеди:
Мне хотелось бы еще в третий раз увидать отца.

Лебедь ему говорит:
Иди, можешь идти.


Крылом на него воды брызнула, превратила опять в осу. Прилетает он на корабль, прячется в щель. Корабль подплывает к государству отца. Царь встречает корабельщиков и ведет к себе в гости. Там опять начинает расспрашивать:
Где ездили, что видели?
Корабельщики рассказывают, какой город построен на острове, да какая там белка, да дом караулят тридцать три богатыря. Да Иван Царевич зовет его в гости. Царь эти речи слушает. Ему стало очень интересно.

Ткачиха и повариха опять перебивают. Вот ткачиха и говорит:
Это, – говорит, – диво есть не диво, есть, – говорит, – такое диво: есть девушка, во всем свете ее красивее нет;
говорит будто ручеек журчит, под косой звезды блещут.
Оса слышит эти речи. Со стены слетела, ужалила ее в лицо еще больней, а сама в форточку вылетела на улицу.

Приходит он к лебеди, рассказывает лебеди эти речи. Говорит лебеди Иван Царевич:
Я хотел бы весь свет обойти, найти эту девушку и взять себе в жены.

А лебедь и говорит ему:
Подумай, – говорит, – хорошенько, ведь женане рукавица, подумай хорошенько.

Иван Царевич дает клятву:
Я не изменю, ее возьму в жены и с ней буду жить.

Лебедь говорит:
Побудь здесь недолго, я схожу в лес.


Лебедь вернулась обратно, не лебедью, а той девушкой (эта лебедь была девушкой). Потом он привел эту лебедь к матери. Мать велела взять [в жены]. Вот и женился он на этой девушке-лебеди. Теперь стали уже втроем жить. В один день смотрят, так плывет корабль. На корабле едет отец с ткачихой и поварихой в гости. Не знает, что это его сын. Сын с матерью, с женой идут на пристань встречать отца. Когда отец приехал, тут и признал свою прежнюю жену. Сначала поплакали, а потом в городе была большая радость, праздновали долго.

Потом царь этот узнал всю правду. Для ткачихи и поварихи истопили баню. На полу были постланы ковры. Этих ткачиху и повариху отправили в баню. В бане под коврами кипели смоляные котлы. Ткачиха да повариха упали туда в смоляные котлы. Царь стал снова жить со своей женой, взял ее в свое государство. А сын остается жить тут с девушкой-лебедью. И теперь еще они живут счастливо.
Я на пиру тоже была, вином потчевали. По усам текло, а пить не довелось.