ВепКар :: Тексты

Тексты

Вернуться к списку | редактировать | удалить | Создать новый | История изменений | Статистика | ? Помощь

Ukko da akka elettih

Ukko da akka elettih

карельский: собственно карельское наречие
Тунгудский
Ukko da akka elettih. Ukko panou ryžän vedeh. Lähtöy toissa piänä kaččomah. Puuttu haugi. Ukko rubezi ottamah, ga haugi šanou:
Elä ota tänäpiänä.

Dai ei ni ota. Tulou kodih, akka kyžyy:
Toitgo kalua, šaitgo vereštä?

Ukko šanou:
Elä šie kiirähä, oli haugi, ga en ottan.

Akka kiruou. Mänöy toissa piänä, ga tuaš on še šamani haugi ryžäššä. Haugi šanou:
Elä ota tänäpiänä vielä.

Mänöy tuaš ukko kodih. Akka kyžyy:
Töitgo vereštä?

En tuonun, vuota vielä.
Lähtöy kolmandena piänä, ga haugi on da ei virka ni midä. Ottau mužikka hauvin, haugi šanou:
Ota da vie kodih, elä anna akallaš kädeh.

Ukko tulou kodih, ga akka i juokšou kesselih käzin, ukko šanou:
Elä kože, elä kože.

Haugi hänellä n’euvo: "Puhkua milma da leikkua, keškimurut pane luuvalla, vie ne aittahda kata skuat’t’erilla, a händäpalat da piä keittäkkyä da šyögyä". Mužikka niini ruado. Kokkaruuvat pandih šildatanhuoh. "Šiidä pangua keškiruodie kon’ušnah da tanhuolla da liäväh". Šiidä illaissettih, ukko otti ruuvat i panou, kunne haugi käški. Dai muata ruvettih. Nouži ukko aivozeh, lähtöy ulloš (talošša ei ollun ni mittymäistä žiivattua), avai veräjän, ga kai šeinät l’ekkuu, kun koirat haukutah kokkaruuvista. Kon’ušnan oven kun avuau, ga kakši hevoista hirnuu, ni kai šeinät lekkuu. Liävän ovie kun avual’ou, ni lehmät vain kiändeliyvytäh. Noužou pordahie myöt’en, kuulou: aitašša pojat kirjua luvetah. Ei mäne aittah, tuli pirttih, šilmät pezi, moli i mäni aittahšielä kakši mužikkua, ne hänellä jalgoih, ukolla: "Šie meilä tuatto, myö šiula pojat". Tulou perttih, noštau akan maguamašta:
Akka, nouže pois.

Akka nouzi, pani pertin lämmitä, akka murginua luadiu. Tullah pojat perttih:
Šie meilä muamo, myö šiula poijat, – kumarrutah jalgah.

Murginoidih, šyödih-juodih, jalgah kumarrettih.
Blahoslovikkua nyt meidä muailmah.
Hyö itkömäh: "Vašta tulija, dai jo i lähettä".
Yksi Vassilei Šutin, toine Ivan Šutin, lähtiettih, otettih kon’ušnašta hebozet da koirat, loppuzet žiivatat heilä jiädih. Lähtiettih, ajetah, dorogua myöte männäh. Tuli stolba vaštah. Stolbah on kirjutettu: "Kumban’e oigieh kädehšillä šurma, kumban’e vašembahšillä ni midä". Erottih, proššaiččiuttih, Vassilei Šutin läksi šurmadorogah, a Ivan Šutin toizeh dorogah.
Vassilei ajo kodvan, ga huhuoutoin’e kuuli, tuldih molen jälelläh. Vassilei šanou:
Kun kumban’e kuolou, nin emmä šua tiedyä: kumban’e elošša, kumban’e kuollun.

Šovittih, što anna elävän veičeštä veri juokšou, kun toin’e kuollou. Tuaš itkietäh i erotah.
Vassilei Šutin ajo dorogah, ga kai mua muššalla hal’l’akalla on opšeidu. Leškiakkani eli dorogan šuušša, hiän leškiakkazeh i noužou. Leškiakkah kun noužou, gai kyžyy:
Mindäh on hal’l’akalla katettu mua?

Leškiakka šanou:
Kun čuarin tytär langei zmejalla šyödäväkši, i žentäh on katettu.

Anna miula kuožalipiät, – kyžyy hiän akalda.
Panou kuožalipiät piällekkäh, i šaška kai leikkai, niin oli näbie. Muata venyttih.
Kun kolme čuassuo päivän laškuh jiäy, niin milma šua pistyh.
Akka kaččou: jo kolme čuassuo jäi, noštau Vassilein.
Heilä on huoneh, mlnne pidäy viijä joga päivä piä šyödäväkši mavolla. Šinne oli tuodu čuarin tyttö šyödäväkši. Hiän mäni šinne, ga Vassilei [hebozen] šeläštä nyppäi. Mado šanou:
Puhu puhtahašta hengeštä kolmie virštua, missä meilä torata.

A Vassilei šanou:
Hot’ šie puhu paganašta puarušta.

Dai mado puhu kolmie virštua i miäräzi paikan.
Nyt, – šanou, – miehetgö torah, vain koirat? šanou mado.
Vassilei šanou:
Yhemmoini, kumbazet.

Mado šanou:
Tuon kera vähä on torattavua, avua vain kero da lainuo, – šanou koirallah.

Vassilein koira on pieni, a mavonkun lähtömä. Vassilei šanou koirallah:
Šie mäne šiämeh, kun lainuou, da šie šyö šiämykšet, da vuidi peržieštä elävänä.

Šiidä koira kun avai šuun, da koira mäni da šöi šuolet i vuidi elävänä.
No, – mado šanou, – nyt miehet.
No miehet, dai miehet, – šanou Vassilei Šutin, dai ruvettih torah.
Vassilei Šutin voitti mavon. Piät kiven alla panou, vardalot kandau vedeh, mereh jälelläh. Tyttö i jäi. Saldatta savušša vardeiččou. Kun ken šyyväh, dai saldatta luut korjuau. A net kai eloh jiädih. Vassilei Šutin läksi leškiakkah. Tuaš miekan hivo i pani kuožalipäijen piällä, tuaš uppuou miekka painamatta.
Nošša milma kuuven čuassun aigana.
Tuaš akkani noštau, i lähtöy tytön luo. On dogovora, kun ken pelaštanou tytön, že i moržiemeksi šuau.
Vassilei Šutin šanou tytöllä:
Kačo kun kuuži kerdua lekahtau meri, nin šua pystyh milma.
Kavissa piädä.
Tyttö kaččou: meri lekahti kuuži kerdua. Nošti Vassilein. Hiän mänöy. Kuužipäini tulou. Tulou, ga heboni jo langieu.
Mäne, mäne, eule tiälä varattavua. Kakši on mieštä mualla mainittavua, niidä eule tiälä.
Hiän tuaš i hyppäi. Zmeja šanou:
Tiälägö i olet?
Puhu puhtahašta šuušta, missä torata.
A puhu šıe paganašta puaruštaš.
Dai mado puhu.
No koirat, vain myö?
No hot’ koirat.
Vassilei šanou:
Šukkizeni-šakkizeni, šukeldeliečče-šakeldeliečče, šuušta mäne, peržieštä vuidi elävänä.

Nyt miehet!
Telmetäh, telmetäh, ga tuaš i voitti Vassilei Šutin. Piät kiven alla, vardalot vedeh. I mänöy Vassilei leškiakkah. Saldatta kaččou: ruaduo eule. Vuottau, što hiät voit pidyä.
Tuaš käšköy yhekšän kuožalipiädä panna, hivo miekkahkun heittäy piällä, ga kaikki leikkauvutah. Rubei muata.
Kun yhekšän čuassuo jiäy päivän laškuh šuate, nin šua pystyh. A kun et šuane, nin piäššä heboni.
Akka nošti, hiän nouzi. Tuaš šinne ajamah. Mäni šinne, ga tyttö itköy šielä, vuottau. Mäni tuaš, pani hebozen kolččah i mänöy tytön luo i šanou:
Kačo, kun kahekšan kerdua meri lekahtau, nin šua pystyh, muiten kai proijimma.

Tyttö piädä kavistelou, hiän maguau. Kaččou [tyttö]: meri kahešan kerdua lekahti, hiän noštau, ei voi noštua, rubei itkömäh, da hänen kyynel’ rožalla tipahti, da hiän [Vassilei] ni nouzi. Hyppäi dai läksi, a zmija sarajapordahissa, čut’ ei verytädä avua. Vassilei vaštai. A zmija šanou:
Mäne ielläh, kun tähä šuahe piäzit!

Heboni myöšty da peržielläh langei alahakši šuate.
Hoh, täššägö i olet? Puhu nyt puhtahašta hengešťä yhekšyä virštua, missä torata.
A hoš šie puhu paganašta šuuštaš, yhemmoini.
Dai ruvettih torah. Toratah, toratah, telmetäh, ni voi Vassilei Šutin vöittua. Kaččou: rubieu päiväni noužomah, a vain päiväni nouššou, dai ei ni voi voittua. Vassilei i šanou:
Istumma nyt lävähtämäh.

Issuuttih, da hiän muuta kun loppuzen piän viuhlcahutti poikki. (On midä kandua päidä kiven allayhekšän piädä!). Šuatto piät kiven alla, vardalot jogeh. Istuudu hebozella šelgäh da ajamah leškiakkah. Saldatta kun nägi, što ajau, ga saldatta ambu mužikanže šihi ripšahti. Koirani juokšou tytön luo, käsköy hiirdä eččie. Koira tavotti hiiren dai viey mužikan luo. Hiiri nuoli pul’kan šijan, ga mužikka i virgoi.
Mužikka läksi da mäni leškiakkah. Ei hivon miekkua, eigä kuožalipäidä kyžyn, vieri muata; kolme päivyä magai, a saldatta že hyvillä mielin kävelöy. Ei ni midä tiijä, kun nouzi, vuidi pihallaga jo ei ole že linna. Kai tuohukšet paletah paččahan päiššä, rahvaš kizatah da pajatetah. Leškiakkazelda kyžyy:
Midä nyt rodih linnašša, kun kai kizatah da vesselyä pietäh, a kun mie tulin, nin musšalla katettu linna?

Leškiakka šanou:
Kun čuarin tyttö langei šyödäväkši, nin pahua mieldä pıettih, a nyt saldatta piäšti, nin häidä pietäh.

Kyžyy akalda:
Anna pahua vuatetta, kun on ukko kuollun.

Akka tuou hänellä vuatetta, hiän šuorieu pahoih vuatteih, ottau koroban käżivardeh i lähtöy kyžymäh. Mäni čuarih, šielä svuad’bastolan taguana issutah, moržien kandau podnossalla viinua, r’umkat kuldazet, ei ni ken ruohi juuva. Kävelöy [tyttö] da tuaš ni viey tuatollah jälelläh. Tuaš tuatto i työnži ymbäri stolista. (Ennen varattih kyžyjie, kun ei rikottais’ parie). Mänöy [tyttö] kattilalaučan piäh i kyžyjällä kumardauei ota, kumardi čuassunšiidä vašta otti, joii r’umkan kannan alla. Šano tytär tuatollah. Tuaš lähtöyei oteta. Hiän mänöy kattilalaučan piäh, tuaš kumardau kakši čuassuo, i [kyžyjä] r’umkan ottau, juou. Tyttö šanou tuatollah: "Ei ni ken ottan". Tuaš tuatto valau i työndäy tuaš tariččemah, ei ni ken oteta. Tuaš mänöy kattilalaučan piäh da kumardau. Jo kolmaš čuassu matkuau, jo tuatto tuli kaččomah i saldatta že šuuttu. Hiän joi r’umkan da kablukan alla. Tuatto ottau tytärdä olgapiäštä, tyttö i šanou:
Tämä on miun piäštäjä, tuatto!

Saldatta hyppäi:
Šego on?

Čuari šanou:
En tiijä, ken on piäštäjä da pelaštaja.

Saldatta šanou:
Lähemmä kačomma, missä piät ollah.

Männäh šinne:
Kačo, täššä ollah.

Še ei lekaha kattilalaučan piäštä. Saldatta pyöri, pyöri, ei voi näyttyä. Tuatto šanou:
En tiijä.

Kattilalaučan piäštä šanou:
Ota saldatta, anna noštau kivet da näyttäy.

A hiän ni ei voivuattiet likauvutah, – šanou.
Mänöy kattilalaučan piäštä:
Läkkä, čuari-kormiiličča, ken pani, že i noštau.

Dai männäh, hiän i noššaldi:
Täššä on, kačo.

Tuldih perttih i kumiekaijah. Čuari šanou:
Piemmägö uuven svuad’ban, vain endizellä otat?

Otan vanhalla, hyvä on, jo kun kolme päivyä pidijä.
Ga mäni fatierahaššeh, šuorizi da mäni čuarin luo. Bufietta loppu, rahvaš lähettih, puara viijäh eri komnattah. Jo hyö ruvettih muata. Ken kun on midä vašše rodiudun, ga šidä i vardeiččou, štobi spokoissa elyä. Kaččou yölläga meren randa valguol’ou. Kyžyy moržiemelda, mi šielä valguiol’ou. Moržien šanou:
Vet’ čiirakko valguol’ou meren rannalla.
Kun ken mänöy meren tuakši, nin kun šuanou tukan libo karvan šildä, dai muuttau kivekši.
Hiän ni šanou:
Elä mäne šinne.

Hiän šanou:
Lähen.

Mänöy šinne, a kun šielä liideliekšepäiväni kaunis. Šai tukan piäštä i karvan hebozešta, dai kivekši i muututtih.
Veikko kun kaččou, ga veičeštä veri juokšou. Tulou Ivan Šutin stolbah šuate dai tulou šihi šamah leškiakkah. Leškiakka i šanou:
Midä šie kävelet?
En tiijä, midä šie kävelet, – leškiakka šanou, – vet’ šie nait? Läkkä, poigan, mie šiun šuatan moržiemeš luo.
Tullah šinne, akka šuattau, ilda on. Ei ole hiän mužikka veššelä. Moržien šanou:
Midä olet et veššelä?

Midä ollenkun aiga proidiu, dai heitämmä kävelennän.
Ruvetah muata, ga hiän panou suabl’at dai kai viereh, duumaiččou, eigo moržien ole tappan veikkuo. Kävelöy šiinä vähäzen, ga tuaš valguol’ou meren randa. Veny vähäzen šiinä, ga:
Mikse meren randa valguol’ou?

Vaštahän šie eglen šinne läksit, – šanou moržien, – da mi šie ollet nyt, kun et malta ni midä.
Ei muuda kun hyppäi dai läksi, mäni. Šillä puolella meren randua löyhkäy čiirakko že. Nägöy: šiinä on heboni dai veikko dai koira kivenä. Čiirakko kun tuli tukkua ottamah, ga kyngäštä i tabai.
Laže pois, – pyrgiy čiirakko.
En laže, kuni et miun vellie piäštäne.
Piäššän, ota tuošta puun juurilda buti̮lka kuolien vettä, toin’eelävyä vettä, vala enžin kuolien vejellä, šiidä elävällä vejellä.
Ne i virrottih.
Oh, kun viikon magazin!
Olizit vielä viikomman muannun, kun mie en olis piäštän.
Hiän šanou:
Milläbä šie tiežit miun tiäldä eččie?

Toin’e vaštai:
Jo mie šiun moržiemen kera magazin.

Da toin’e ei muuda kun piän poikki veikolda. Dai kodih. Kun mäni moržiemen komnattah, ga muuda kun piä leikata. Naini kerdou, kuin velli vieri muata, vieri miekkojen kera. Dai šai tedyä, što ėi nämä ole muattu.
Velli mänöy tuaš da toizen virottau, tullah šieldä: yhemmoizet kakši hevoista, kakši koirua, kakši velleštä yhemmoista, da čuari ando elyä hiän koissah.

[Два брата]

русский
Старик да старуха жили. Старик поставил мережу в воду. Идет на второй день смотреть. Попалась щука. Старик стал брать, а щука говорит:
Не бери сегодня.

Да так и не взял. Приходит домой, старуха спрашивает:
Принес рыбы, достал ли свежей?

Старик говорит:
Не спеши ты: была щука, но не взял.

Старуха ругается. Идет на второй день, и опять та же самая щука в мереже. Щука говорит:
Не бери еще и сегодня.

Идет старик Опять домой. Старуха спрашивает:
Принес ли свеженького?

Не принес, подожди еще.
Идет на третий день, опять щука там, но не говорит ничего. Берет мужик щуку, щука говорит:
Возьми и унеси домой, но не давай в руки своей старухе.

Старик приходит домой, а старуха уже бежит к его кошелю, старик говорит:
Не трогай, не трогай!

Щука ему посоветовала: "Вычисти меня и разрежь: средние куски положи на блюдо, отнеси их в клеть и накрой скатертью, а хвост и голову сварите и съешьте". Мужик так и сделал. Кости головы положили на сарае. "Потом положите кости с середины в конюшню, во двор и в хлев". Потом, поужинали, старик взял кости и кладет, куда велела щука. И легли спать. Встал старик рано, выходит во двор (в доме не было никакой скотины), открыл воротадаже стены дрожат, как собаки лают, [вышедшие] из костей головы. Как открывает дверь в конюшнютам две лошади ржут, что даже стены дрожат. Дверь в хлев как открываеттам коровы к нему поворачиваются. Поднимается по ступенькам, слышит: в клети парни книгу читают. Не заходит в клеть, пришел в избу, глаза помыл, руки вымыл, помолился и пошел в клеть: там двое мужчин, они ему в ноги, старику: "Ты нам отец, мы тебе сыновья". Приходит в избу, будит старуху:
Старуха, вставай.

Старуха встала, печь затопила, старуха завтрак готовят. Приходят сыновья в избу:
Ты нам мать, мы тебе сыновья, – кланяются в ноги.

Позавтракали, поели-попили, в ноги поклонились.
Благословите теперь нас по свету ходить.
Они плакать: "Только что пришли, а уже уходите".
ОдинВасилий Шутин, второйИван Шутин, отправились, взяли в конюшне лошадей и собак, остальная скотина у них [у стариков] осталась. Отправились, едут по дороге. Встретился столб. На столбе написано: "Кто направотому смерть, кто налевотому ничего". Расстались, попрощались, Василий Шутин поехал по смертной дороге, а Иван Шутин по другой.
Василий проехал сколько-то, крикнулдругой услышал, оба вернулись. Василий говорит:
Если который умрет, то и не узнаем, который жив, который мертв.

Договорились, что пусть из ножа того, кто жив, потечет кровь, если другой умрет. Опять плачут и расстаются.
Василий Шутин ехал по дороге, видитвся земля накрыта черным сукном. Старуха-вдова жила у дороги, он к старухе-вдове и заехал. Заходит к вдове и спрашивает:
Почему земля cyĸном накрыта?

Старуха-вдова говорит:
Царевой дочери выпало идти змею на съедение, и поэтому покрыта [земля черным сукном].

Дай мне куклы кудели, – просит он у старушки.
Кладет он куклы кудели друг на друга, и шашка все разрезалатакая была острая. Легли спать.
Когда останется три часа до захода солнца, то мена разбуди.
Старуха смотрит: только три часа осталось, будит Василия.
Там есть помещение, куда нужно каждый день приводить человека змею на съедение. Туда привели цареву дочь на съедение. Василий приехал туда и слез с коня. Змей говорит:
Выдуй ты чистым духом поле в три версты, где нам биться.

А Василий говорит:
Выдуй хоть ты поганым духом.

И змей выдул поле в три версты и наметил место.
Теперь, – говорит, – мужчинам драться, или собакам? говорит змей.
Василий говорит:
Все равно кому.

Змей говорит:
С этой [собакой] и драться нечего, раскрой только пасть и проглоти, – говорит своей собаке.

Василия собака маленькая, а у змеякак телка. Василий говорит своей собаке:
Ты иди вовнутрь, если проглотит, и съешь внутренности и выйди живым из ж

Потом как змеева собака раскрыла пасть, собаĸа Василия вошла и съела кишки и вышла живая.
Ну, – змей говорит, – теперь мужчины.
Ну, мужчины так мужчины, – говорит Василий Шутин, и начали биться.
Василий Шутин победил змея. Головы кладет под камень, туловище несет в воду, обратно в море. Девушка в живых и осталась. Солдат в саду караулит: если кого съедят, то солдат должен кости убрать. А те все в живых остались. Василий Шутин пошел к старухе-вдове. Опять наточил меч и положил на куклы кудели, опять меч без нажима разрезает куделю.
Разбуди меня в шесть часов.
Опять старушка будит, и отправляется [Василий] к девушке. Есть договор, что кто спасет девушку, тому она и достанется невестой.
Василии Шутин говорит девушке:
Смотри, как всколыхнется море шесть раз, то разбуди меня.
Поищи в голове.
Девушка смотритморе всколыхнулось шесть раз. Разбудила Василия. Он идет. Приходит шестиголовый. Подъезжает, а конь уже спотыкается.
Иди, иди, некого здесь бояться. На земле только двое мужчин достойных, [но] тех здесь нет.
Он [Василий] опять и выскочил. Змей говорит:
Так ты здесь?
Выдуй чистым духом [поле], где биться.
А выдуй ты поганым духом.
И змей выдул.
Ну, собаки или мы?
Ну, хоть собаки.
Василий говорит: Собачка, собачка, ныряй, вползай, через рот войди, через жопу выйди живая!
Теперь мужчины!
Бьются, бьются; опять и победил Василий Шутин. Головы под камень, туловище в воду. И идет Василий к старухе-вдове. Солдат смотритработы нет. Ждет, что свадьбу можно справить.
Опять велит [Василий] девять кукол кудели положить, наточил свой меч; как бросил на куделюмеч все разрезал. Лег спать.
Как останется девять часов до захода солнца, то меня разбуди. А если не сможешь, то выпусти коня.
Старуха разбудила, он встал. Опять туда поехал. Приехал туда, а девушка там плачет, ждет. Пришел, привязал коня к кольцу, подходит к девушке и говорит:
Смотри, когда море всколыхнется восемь раз, то разбуди меня, иначе все пропадем.

Девушка в голове ищет, он спит. Смотрит [девушка]: море восемь раз всколыхнулось, она будитне может разбудить, заплакала. Ее слеза на лицо упала, он и встал. Вскочил, а змей поднимается по взвозу сарая. Василий на него наскочил.
А змей говорит:
Иди дальше, коли до этого места дошел!

Конь попятился и на крупе проехался донизу.
Хо, так ты здесь? Выдуй теперь чистым духом поле в девять верст, где биться.
А хоть ты выдуй поганым духом, все равно.
И стали биться. Бьются, бьются, борются, да не может Василий Шутин победить. Смотритстало солнце вставать, а если только солнце встанет, то ему и не победить. Василий и говорит:
Сядем поотдохнуть.

Сели, и он последнюю голову смахнул. (Есть что носить под каменьдевять голов!). Положил головы под камень, туловища в реку. Сел на коня и поехал к старухе-вдове. Солдат как увидел, что едет, солдат и застрелил мужика [Василия] – тот тут и упал. Собачка бежит к девушке, она велит мышку поймать. Cобaĸa поймала мышку и отнесла к мужику. Мышка зализала след пулимужик и ожил.
Мужик пошел и зашел к старухе-вдове. Не точил меча и не просил кудели, лег спать; три дня проспал, а солдат тот довольный ходит. Ничего не знает [Василий], когда встал. Вышел во дворкак будто и не тот город: свечи горят на столбах, народ пляшет и поет. Спрашивает у старухи-вдовы:
Что теперь случилось в городе, как все пляшут и веселятся, а когда я приехал, то город был черным покрыт?

Вдова говорит:
Когда царевой дочери выпало идти на съедение, то все печалились, а теперь солдат ее спас, так свадьбу справляют.

Просит у старухи:
Дай худую одежду, что от покойного мужа осталась.

Старуха приносит ему одежду, он надевает на себя плохую одежду, берег корзину в руку и отправляется просить [милостыню]. Пришел к царютам за свадебными столами сидят, невеста носит на подносе вино, рюмки золотые, никто не смеет пить. Обходит [девушка] всех и опять уносит обратно к отцу. Опять отец и велит ей обносить столы. (В старину нищих боялись, как бы не наслали порчу на новобрачных). Подходит [девушка] к скамье у двери и кланяется нищемуне берет, кланялась часпотом только взял, выпили рюмку под каблук. Сказала девушка отцу. Опять обноситникто не берет. Она подходит к скамье у двери, опять кланяется два часа, и [нищий] рюмку берет и выпивает. Девушка говорит отцу: "Никто не брал". Опять отец наливает и велит дочери угощатьникто не берет. Опять подходит к скамье у двери и кланяется. Уже третий час кланяется, уже отец пришел посмотреть, и солдат тот рассердился. Он [Василий] выпили рюмку под каблук. Отец взял дочь за плечо, дочь и говорит:
Это мой спаситель, отец!

Солдат вскочил:
Этот?

Царь говорит:
Не знаю, кто спаситель и избавитель.

Солдат говорит:
Пойдем посмотрим, где головы.

Приходят туда:
Смотри, здесь головы.

А тот на скамье у двери с места не двинется. Солдат вертелся, не может показать. Отец говорит:
Не знаю.

Тот со скамьи у двери говорит:
Возьми солдата, пусть поднимет камень и покажет.

А он и не может: "одежда запачкается", – говорит. Подходит тот со скамьи у двери:
Пойдем, царь-кормилец: кто положил, тот и поднимет.

И приходят, он и поднял:
Вот тут, смотри.

Вернулись в избу и советуются. Царь говорит:
Новую ли свадьбу справим или по старой возьмешь?

По старой возьму, сойдет, коли уже три дня справляют.
И пошел на свою квартиру, переоделся и пошел к царю. Буфет кончился, народ разошелся. Молодоженов увели в особую комнату. Они уже легли спать. Но кто для чего рожден, тот за тем и смотрит, чтобы в покое жить. Смотритночью берег моря светится. Спрашивает у жены, что там светится. Жена говорит:
Это ведь летучая мышь светится на берегу мора.
Если кто пойдет за море и если она сможет ваять у того волос или шерстинку, тут же превратит в камень.
Она и говорит:
Не ходи туда.

Он говорит:
Пойду.

Приходит туда, а там как летает, как солнце красное! Вырвала [летучая мышь] волос с головы и шерстинку у лошади они и превратились в камни.
Брат смотритиз ножа кровь течет. Приезжает Иван Шутин к столбу и попадает к той самой вдове. Вдова и говорит:
Что ты ходишь?
Не знаю, зачем ты ходишь, – вдова говорит, – ведь ты женился? Пойдем, сынок, я тебя отведу к твоей жене.
Приходят туда, старуха провожает, уже вечер. А он невеселый. Жена говорит:
Почему не весел?

Какой бы ни былпройдет времяи перестанем бродить.
Легли спать, а он кладет рядом саблю и все другое. Думаетне жена ли убила брата. Походил тут немного, и опять засветился берег моря. Полежал немного тут:
Почему берег моря светится?

Ты же только вчера туда ходил, – говорит жена, – и какой-то ты теперь, ничего не понимаешь.
Больше ничего, как вскочил и вышел, уехал. На том бepeгу моря летает летучая мышь. Видит: тут лошадь, и брат, и собака камнями стоят. Летучая мышь как подошла, чтобы волосок взять, он за локоть ее и схватил.
Отпусти, – просится летучая мышь.
Не отпущу, пока моего брата не оживишь.
Оживлю. Возьми тут под корнями дерева бутылку мертвой воды, другую живой воды, помочи сперва мертвой водой, потом живой водой.
Те и ожили.
Ох, как долго спал!
Еще бы дольше проспал, если бы я не выручил.
Он [Василий] говорит:
Как ты знал меня здесь искать?

Другой ответил:
Я уже с твоей женой спал.

И брат больше ничего, как голову отрезал другому. И приехал домой. Как зашел в комнату жены, так больше ничего, как голову жене хочет отрезать. Жена рассказывает, как брат лег спать, лег с мечами. И узнал он, что не спали те.
Брат едет опять и другого брата оживляет, приезжают оттуда: одинаковые две лошади, две собаки, два брата одинаковых, и царь позволил им жить в своем доме.