[Причитывает дочь на могиле матери]
    
        русский
    
      
        Господи и боже, благословите,
 дорогие спасы, благословите-ка
 уж меня, дорогую выношенную, в этот пригожий денек. 
 Пришла [к тебе], моя дорогая женщина милостивая,
 попытайся-ка теперь сдвинуть лишние тяжести,
 и сбросить с себя насыпанную земелюшку,
 моя дорогая женщина милостивая, в своем чреве меня выносившая. 
 Пришла вот я, черемушинка, к тебе,
 к твоей могильной доске из дальних дорог пришла,
 кручинная женщина пришла на своих уставших ногах. 
 Попытайся-ка теперь сдвинуть лишние тяжести
 и сбросить насыпанную земелюшку. 
 Попытайся-ка теперь подняться
 ты, моя дорогая женщина милостивая,
 меня в своем чреве выносившая, к своей дорогой выношенной. 
 К приходу удрученной женщины
 не сможешь ли, остудная, хоть на локоточках приподняться? 
 Не сможешь ли к приходу удрученной женщины,
 не сможешь ли хоть сидя приподняться? 
 Либо не сможешь ли ты в эти пригожие денечки
 хоть на две пяточки подняться [вскочить]? 
 Еще ли я, поникшая, смогла бы,
 твой изнуренный облик узнать,
 и истощенную [?] плоть смогла ли бы узнать? 
 Попытайся-ка теперь у остудной [усл.] женщины
 хоть остывшим языком спросить,
 ведь пришла я к твоим ласкам, моя дорогая женщина милостивая,
 черемушинка (?), в твоем чреве выношенная, твоя дорогая выношенная.
 [Я] пришла с дальних дорог за пятьдесят километриков (так!). 
 Пришла, видишь, остудная,
 с обильными слезами да с теплыми кушаньями,
 пришла к твоим узким могильным досочкам. 
 Попытайся-ка теперь, не сможешь ли ты для меня, печальной,
 очень больших трудов на себя принять,
 не сможешь ли развеять мою тоску, тоску удрученной женщины,
 остудной [усл.] самой, хоть охладевшим языком. 
 Пришла я к тебе теперь,
 ведь у меня очень печальные дни.
 Пришла к тебе приникшая с великим трудом,
 со своей большой тоской. 
 Ведь принесла к тебе свои боли высотой до неба,
 величиной во весь свет тоску принесла, смотри, к тебе. 
 Моя дорогая женщина милостивая,
 угадаешь ли непроходящие в моем сердце кручинушки. 
 Теперь принесла я их к тебе,
 моя дорогая женщина милостивая, смотри,
 печали повыше сосен принесла,
 и во весь свет величиной тоску принесла, удрученная женщина. 
 Не могла за все это времечко, тобой созданная,
 за все шесть годочков не могла
 тебе и верных весточек отправить. 
 Не смогла я и теперь, кручинная,
 что-либо понятными для тебя словами написать. 
 Не оставила ведь ты своей милой взращенной адресов,
 когда отошла на тот чудесный свет. 
 Не сумела [я], кручинная, понятным тебе языком написать.
 Нет у меня, кручинной, таких перышек,
 и нет таких узких карандашиков,
 и не было милых адресочков. 
 Теперь пришла я, твоя созданная, за шестьдесят километриков,
 перышко твое взращенное, [пришла] к твоим устам. 
 Теперь, кручинная, напишу на твоем полотняном саване,
 на твоей запавшей груди. 
 И сможешь ли теперь понять мою печаль,
 ты, моя дорогая женщина милостивая? 
 Еще ли сможешь мои печали, высотой с сосну понять,
 и кручинушки твоей созданной, выросшие повыше елочек,
 можешь ли понять их у своей взращенной? 
 Сможешь ли понять кручины, широкие как озеро,
 моя дорогая женщина милостивая? 
 Сможешь ли понять непроходящие боли в моем сердце,
 моя дорогая женщина милостивая? 
 И теперь спрошу тебя, несчастную женщину,
 помнишь ли еще свою прежнюю жизнь,
 как выхаживала меня в своем чреве,
 как растила меня, горемычную, до семи годочков? 
 А семи годочков отправила на чужую сторонушку,
 моя дорогая женщина милостивая. 
 За двадцать километриков отправила
 меня, недоросшую, свою головушку кормить. 
 Ведь я уже тогда из своих молодых глаз [букв.],
 кручинная, водицу проливала, твоя созданная.
 Аж сутками [оплакивала] свое сиротское имечко, горемычная. 
 Такая большая тоска была у удрученной по твоим ласкам. 
 Теперь пришла, несчастная, с великими печалями
 написать тебе о своем житье кручинном. 
 Гляди, отлучила меня с восемнадцати полных годочков,
 кручинную, на чужую сторонушку,
 отдала меня незнакомым светлым суженым. 
 Я ведь в восемнадцать годочков
 была еще в неразумном разуме,
 так ведь у меня в моем молодом сердце до небес [кручинушки],
 величиной во весь свет печалушки, горемычная, ношу,
 как отлучилась от тебя, моя дорогая женщина милостивая. 
 Не могла я тогда со своим неразумным разумом
 с тобой не умела поговорить, горемычная. 
 Теперь на семидесятом полном годочке
 больше разума стало в горькой головушке. 
 Теперь, хоть кручинная, напишу тебе
 на твоей груди, на белом полотняном саване,
 так поймешь ли ты мои кручинушки, несчастной?