ВепКар :: Тексты

Тексты

Вернуться к списку | редактировать | удалить | Создать новый | История изменений | Статистика | ? Помощь

Kuldaine dvorču

Kuldaine dvorču

карельский: ливвиковское наречие
Неккульский
Oli enne suari, hänel oli kolme poigua da akku. Suari ičeoli ohotal kuz liäne, a sil aigua tuli Bessmertnoi i varrasti akan. Tuli kodih, ga akkua ei ole i poijile sanow:
Minun akan otti Bessmertnoi, pidäw mennä eččimäh.


Sellitäh poijat i lähtiätäh eččimäh kaikin. Ajettih, ajettih kaikin kolmei. Siid yhtes kohtas tuli vastah gora gu seiny: ei sua ajua ni astua. Vanhin velli sanow toižile:
Midäbo nygöi, vellet?


A nuarin velli Ivan Tsarevič sanow:
Nostuat minuw goran piäle.


Häi lähtijes sanow:
Jesli midä löwdänen da lähtenen iäreh tulemah, sid ottuat minuw iäreh, älgiät sinne jättiät.
Minä panen nuaran i sid lekahutan.

Häi nowzi goran piäl, ga siä ni midä ewle, i astuw päiwän ehtässäh. Sit kaččow häi, ga hänel iäs suwri dvorču vaskehiine. Meni pertih, ga pertiz neidiine šulkuw višivoiččaw. Se neidiine kyzyw:
Midä, Ivan Tsarevič, tuliit tänne i kui piäziit?


A Ivan Tsarevič sanow neidižele:
Ezmäi syätä da juata matkalaine i magaita , siid äskin kyzy!


Dai neidiine syättäw, juattaw, pidäw yän, siid huandeksel myäs i kyzyw. Ivan Tsarevič vastuaw:
Minul otti muaman Bessmertnoi, edgo sinä tiijä libo edgo kuwlluh, kunne pani?


Neidiine sanow Ivan Tsarevičal:
Mene astu viä toine päivy ehtässäh, i tulow sinul vastah hobjaine dvorču, siä eläw minun sizär, eigo häi tiijä.


Mugai ruadoi Ivan Tsarevič. Astui päivän, i tuli hobjaine dvorču vastah. Häi meni pertih, ga mugai onneidiine vi̮šivoiččow šulkuu. Myäz neidiine kyzyw:
Midä, Ivan Tsarevič, tuliit tänne?


Ivan Tsarevič sanow:
Ezmäi syätä da juata, äskin kyzy, anna matkalane huagavuw.


Häi syättäw, juattaw, sijat azuw dai yän magaittaw. Huandeksel nowzow, i kyzyw myäs neidiine. Dai Ivan Tsarevič sanow, kui on dielo. Dai neidiine nevvow händy iälleh, sanow:
Astu päivy kai ehtässäh, sit tulow sinul vastah kuldaine dvorču i siä eläw minun vahnembi sizär, eigo häi tiijä.


Dai häi astui, i tuli vastah kuldaine dvorču. I häi meni dvorčah. Myäz neidiine ištuw i šulkuu vi̮šivoiččow, prekrasnoi čoma. Dai neidiine se kyzyw:
Midä, Ivan Tsarevič, tänne tuliit?


Häi vastuaw:
Tuliin muamua eččimäh,
ga älä sinä ezmäi kyzy matkalastu. Ezmäi syätä, juata matkalaine i magaita , äskin kyzy.

Syätti, juatti da pani, maguamah. Huandeksel nouzow, i neidiine kyzelöw kai. A Ivan Tsarevič i sanow, kui on dielo, što häi menöw muamua eččimäh. Dai kyzyw:
Edgo sinä tiijä minun muamua?


A neidiine vastuaw:
Tiijän i nevvon, kus on muamas.
Mene astu, astu i tulow vastah ylen suwri kodi, pordahien iäs on suuri kivi. Sinä ku menet sen kiven lua, siit tulow kuwzipiähiine mado vastah, sinuu duavimah, ga sinä leikot sil kai piät. Siit tulow yheksäpiähiine, ga myäs leiko piät. Siit jälgimäžekse tulow kaksitoštupiähiine, jesli sil voinnet leikata, sit piäzet muamas lua. A ku suannet muamuadas, ga, Ivan Tsarevič, tule minun lua prošken’n’al.

Prostihez Ivan Tsarevič i lähtöw iälleh. Astuw, astuw, dai tuli suwri kodi vastah, kui nevvoi, kivi pordahien iäs. Dai meni kiven lua, i tuli hänen lua kuwzipiähiine mado. Häi kai piät leikoi. Sit tuli yheksäpiähiine mado, dai sil kai piät leikoi. Sit tuli kaksitoštupiähiine jälgimäžikse. Häi yksitoštu piädy leikoi, a kahtestoštu hänen kel torevui. Mado ruaničči sormen Ivan Tsarevičal, ga häi ku oli hruabroi, ga i kahtendentoštu piän leikkai. Sit häi piäzi pertih. Meni pertih, proidii mene tiijä min komnattua, ga ei ni kedä ole. Jälgimäžeksi meni yläh, ga muamah siä. Muamah ihastuw, hyppiäw kaglah. Dai kyzyw:
Midä sinä tänne tuliit?


A poigu vastuaw:
Minä tuliin, mama, sinuu eččimäh, läkkä minun kel kodih.


A muamah sanow:
En voi lähtiä, Bessmertnoi tabuaw.
Häi seičas on ohotal, a sinä nygöi peittäi hualita. Mihä sinun panen päčin keskeh. A minä hänel tulduw kyzyn, kuz on hänen surmu, a sinä kuwndele.

Vai ehtii peittiä poijan, dai Koščei Bessmertnoi tuli pertih. Pertih ku tuli dai sanow:
Ohoh, täs on ruskoidu duwhuu!


A muamah sanow:
Mužikat proijittih pihua myä i käydih vetty juamah.


A ičelleh on poigu pertis peitos. Istuttihes stolah vastakkai juamah, dai kyzyw muamah Koščei Bessmertnoil:
Vot minul himoittaš tiediä, kus sinun surmu on?


A häi vastuaw:
Ohoh, minun surmu on loitos kabrastettu, ei minun surmua ni kel sua löydiä.
Järvirannal on suwri puw, sid on suwri hawdu kaivettu, hawdah on pandu suwri sundugu rawdaine, sundugas on eläv hukku, hukal vačas on reboi, reboil vačas on jänöi, jänöil vačas on kana, kanal vačas on jäiččy, jäičän sydämes on minun surmu. I ken voiš sen jäičän suvva i iškiä minul oččah, sit minä kualižin.

A poigu kai kuwndelow hänen taratukset. Koščei Bessmertnoi myäs syäw, juaw dai lähtöw ohotal. I poigu prostihes muamah kel i lähtöw Koščei Bessmertnoin surmua eččimäh. Häi astuw, astuw järvirandua myä i löydäw sen suwren kuwzen. I rubiaw kaivamah hawdua i havvas löydäw sundugan. Sundugan avuaw, a siä eläv hukku. Dai sil vačan avai, a vačas mugai oli reboi. I avuaw reboil vačan, a reboil vačas kana. Dai häi avuaw kanal vačan, kanal vačas jäiččy, dai ottaw jäičän i lähtöw iäree. Tulow muamah lua, andaw jäičän muamalleh, a iče peitähes. Myäs tulow Koščei Bessmertnoi kodih, i ruvetah vastakkai syämäh. Sit muamah otti karmanis jäičän i iški Koščei Bessmertnoidu oččah jäičäl. I kuali. Poigu tuli peitoz iäreh ihastuksiz i sanow muamalleh:
Läkkä nygöi iäreh.


Dai lähtiätäh iäreh i tullah eih kuldaižeh dvorčah, kudamas on neidiine. Tuldih sih, ga neidiine ihastuw viä enämbäl, häi gostittaw, magaittaw yän. Huandeksel nostah, syvväh, juvvah dai ruvetah prostimahez, a neidine itkuu i sanow:
Ivan Tsarevič, älä velli jätä.


Dai Ivan Tsarevičal žiäli rodih dai otti neidižen. Hyö pril’ubittihes, i otti mučoikse. I lähtiättih iälleh astumah. Iäreh lähtijez Ivan Tsarevič kačahteleh jällel, a neidine sanow:
Midä sinä jällel kačod, vai dvorčua on žiäli?


Häi vastai:
Žiäli on.


Dai neidiine meni proijii ymbäri dvorčaz, i dvorču meni keräžekse, i sen andoi Ivan Tsarevičal karmanih. Lähtiättih astumah, ga neidiine sanow:
Viä veššizen unohtiin, ga olgah, en enämbi lähte.


Dai tullah dvorčah hobjaižeh, a sizär ее ihastuw, ku tuldih, dai vastai heidy, gostitti. Muattih yhtes kai. Huandeksel nostih, ruvettih prostimahez, ga neidiine itkuu: "Ottuad minuu keral". Dai Ivan Tsarevič duwmaiččow: "Otan, hyvä mučoi roihez vellel". Lähtiättih iälleh astumah vaskižeh dvorčah. I tuldih vaskižeh dvorčah kolmanden sizären lua. Häi myäs priimi ihastuksis. Muattih , i huandes tuli, ruvettih lähtemäh, ga neidiine itköw: "Ottuad minuu sinne keräl". Ivan Tsarevič duwmaiččow: "Hyvä roihes, kolmandel vellel mučoi". I jo lähtiätäh kaikin matkah i tuldih sen goran lua.

Ivan Tsarevič ottaw sidow nuarah vaskižez dvorčaz otetun neidižen i tyändäw alah, a velled viä vuatetah. Neidiine ku menöw alah, ga se ku čoma on, ga vahnin velli i sanow: "Tämän minä mučoikse otan". Ivan Tsarevič ottaw dai tyändäw hobjažen dvorčan neidižen. Myäs ku neidiine menöw alah, ga se ku on čoma, ga vahnembi velli i myäs sanow: "Tämän minä otan mučoikse, a tämä sinul". Ivan Tsarevič myäs lekahuttaw nuaras i tyändäw kuldažen dvorčan neidižen. Se ku meni sinne, ga vahnembi velli myäs i sanow: "Tämän minä otan, a tämä sinul". Ivan Tsarevič myäs i lekahutti nuaras i tyändi muamuadah.

Toižed velled muamuadah ku otetah, ga siit paištah: "Nygöi häi sai äijän, a myä ni midädavai nuaran leikkuammo da jätämmö händy sinne". I leikattih se nuaru. Dai hyö paištah: "Nygöi ku menemmö kodih, sit sanommo: yksi saimmo muaman, a toine neidižet". I hyö varaitetah neidižii: "Jesli sanonetto, što häi teidy sai, sit tapammo".

A Ivan Tsarevič jäi goran piäle, kävelöw da vai itköw, ni kui ei sua piästä. Ivan Tsarevičale juahtui miäleh, midä hänele mučoi taratti, mi liänöw veššine jäi dvorčan lua. Häi tuli sih, ga siä piäni škatulline. Dai avuaw škatulin, a siä hyppiäw linduine. Iče linduine kyzyw:
Midä, Ivan Tsarevič, sinul pidäw?


A häi vastuaw:
Minul pidäs kodih piästä, ku vellet tänne minuu jätettih.


А linduine sanow:
Ištoi minul selgäh.


I se linduine rodih ku heinysuattoine. Dai ее linduine toi händy omah sijah. Linduine rodih järilleh endiželleh, i järilleh pani Ivan Tsarevič škatulih. Häi ei mene pr’uamo omah kodih, a menöw sapožniakan lua yäkse taričehez.

Vellet ku tuldih kodih, sit vahnembi velli rubei kuldažen dvorčan neijisty mučoikse ottamah, a neidiine mene ei. Neidiine sanow: "Sid äski lähten minä sinul mučoikse, ku azunet moižet bašmakat, mittumii minä koiš piin, äski venčah lähten". Seičas mendih zakažittih i kučutah kaikkii sapožniakkoi i Van’kua kučutah, a se oli ylen humalniakku. Tämän Van’kan lua oli Ivan Tsarevič, i häi käski ottuakseh azua botinkat. Häi menöw tsuarin lua i otah azua botinkat. Tulow kodih matin kel, humalažes i sanow akal:
Meni minun piähyt, ku en voinne azua moižii botinkoi tsuarin tytttärel.


A yäniakku sanow ižändäl:
Pane huali jumalah, viäre muata.
Huandes mudroỉmbi ehtiä on.

Häi yäl menöw dai avuaw škatuližen, kuduan toỉ keräl. Sỉl keskiä linduine pörähtäh i kyzyw:
Midä pidäw, Ivan Tsarevič?


A häi vastuaw:
Tsuarin tyttärel pidäw botinkat, mittumis siä käveli.


Vai ehti sen sanua, i linduine pörähtäh lendoh i lendäv sinne i tuaw botinkat, mittumii siä pidi tsuarin tytär.

Tuli dai nostattaw ižändän huandeksel aigažeh i sanow ižändäl:
Mene viä tsuaríl botinkat.


Ižändy vedi meni botinkat tsuaril, a net rodih parahite tyttäreỉ. Sil mužikal lähtijes annettih äijy dengua. Tulow kodih.

Tsuarin tytär pani botinkat jalgah, a net on parahite, a sit tsuarin tyttärel ku ei ole himo lähtiä venčah, ga sit sanow: "Minul viä pidäw moine pluat’t’u, mittumis minä koiš kävelin". Myäs kaikil portnihoil annetah zakuazat. Ombelutetah kaikil, a ni ken ei voi ommella parahite, a Van’kan lua viä ei käwdy. Nygöi ostettih šulkuu i viätäh ombelukseh Van’kan lua. Sit sanotah:
Van’ka azui botinkat parahite, ga eigo voigi pluat’t’ua ommella.


Sit kučuttih Van’kua, i Van’kal lähtijes Ivan Tsarevič sanow:
Ota myäs zakuazu.


Ižändy varuaw ottajes, ku händy varaitetah: "Jesli et voinne azua moštu pluat’t’uadu, sit piä menöw".
A Ivan Tsarevič lähtijes sanow:
Ota, azummo.


Meni tsuarih i ottaw zakuazan, a sil denguadu annetah äijy. Tulles häi juaw viinuadu dai tulow kodih humalažes. Tulow dai sanow akal:
Meni nygöi minun piähyt.


A yäniakku sanow:
Viäre muata, huandes on mudroimbi ehtiä.


Viärtih muata, dai Ivan Tsarevič meni avaỉ škatulin, dai linduine lendi i kyzyi:
Midä pidäw, Ivan Tsarevič?


Häi sanow:
Tsuarin tyttärel pidäw pluat’t’u, mittumis häi koiš käveli.


Dai vai ku ehtii sen sanua, dai linduine pörähtih lendoh dai pluat’an seičas toi. Huandeksel nostattaw Ivan Tsarevič ižändän i sanow:
Pluat’t’u on valmiš.


Dai huandeksel pluat’an vedi sinne. Tsuarin tytär pani piäl dai se parahite, i sanow: "Vot tämä on parahite. Nygöi viä minä en lähte venčah. Minul viä pidäw dvorču, mittumaz minä siä eliin". Myäs kaikil plotniakoil annetah zakuazu, ga ni ken ei viä ottai. Sit prid’otse andua Van’kal zakuazu. Sit Van’kua kučutah, eigo häi voi azua, ku häi azui pluat’an da botinkat, ga eigo voi häi azuagi dvorčua. Sit ižändy tuli, a lähtijes yäniakku sanow: "Ottaije, azut sinä dvorčan".

Myäz meni tsuarin lua i ottihes, i hänel annettih äijy dengua. Häi myäs tulow kodih humalažes. Kodih ku tuli, ga yäniakku sanow:
Minä nygöi lähten iče dvorčua luadimah.


Ivan Tsarevič yäl menöw tsuarin dvorčan lua. Häi meni sinne, otti kuldažen jäiččäžen i viihtättäw, dai dvorču valmis. Se dvorču ku rodihes, i häi meni sil paradnoil, kus se andilas lähtöw silmii pezemäh, i ottaw pal’l’azen kädeh, butto häi valmištaw (dvorčua). Tulow andilas silmii pezemäh niidy paradnoloi myä. A häi tuli enne silmiän pezendyä dvorčua kaččomah. Tulow paradnoil, a Ivan Tsarevič butto sit valmištelow dvorčua. A neidiine ku sih tuli, ga häi dogadi Ivan Tsarevičan i hyppäi kaglah:
Kus päi sinä tuliit?


Siit hyö mollei tsuarin lua i sanow tsuaril:
Vot tämä minuu löydi.


Sit tsuari kyzeli kai, kui oli. Sen jälgeh tsuari tuskevui dai toižet poijat tyändi koiš iäreh.

Ivan Tsarevič i se neidiine mendih yhteh da nygöi viä eletäh.

Minä olin siä svuad’bas, annettih pohjattomal r’umkal viinua, dai minä humalduin, hoš usi̮i myä valuttih.

Золотой дворец

русский
Был царь. У него было три сына и жена. Царь был где-то на охоте, а в то время пришел Бессмертный и украл жену. Вернулся домой, а жены нет. И говорит сыновьям:
Мою жену взял Бессмертный, надо идти искать.


Собрались сыновья, и поехали все искать. Ехали, ехали все трое. Встретилась им гора, как стена: ни проехать, ни пройти. Старший брат говорит другим:
Ну, что теперь делать, братья?


А младший брат, Иван Царевич, и говорит:
Поднимите меня на гору.


Уходя, говорит:
Если что найду и буду возвращаться, примите меня обратно, не оставьте там.
Я спущу веревку и дерну за нее.

Поднялся он на гору, а там ничего нет. Шел он весь день до вечера. Смотрит, перед ним большой медный дворец. Зашел в избу, а в избе девушка шелком вышивает. Спрашивает девушка:
Зачем, Иван Царевич, сюда пришел и как попал?


Иван Царевич отвечает девушке:
Перво-наперво накорми и напой путника, спать уложи, а потом уж и спрашивай.


Девушка накормила его, напоила, спать уложила, а утром снова и спросила. Иван Царевич отвечает:
Мою мать взял Бессмертный, так не знаешь ли ты или, может, слышала, куда он ее унес?


Девушка говорит Ивану Царевичу:
Иди дальше еще день до вечера, встретится тебе серебряный дворец, там живет моя сестра, не знает ли она?


Иван Царевич так и сделал. Шел целый день, пришел к серебряному дворцу. Зашел в избу, так и есть, там девушка шелком вышивает. Девушка так же спрашивает:
Зачем, Иван Царевич, пришел сюда?


Иван Царевич говорит:
Сперва накорми, напой, потом и спрашивай, дай путнику отдохнуть.


Она накормила, напоила его, постель приготовила и спать уложила. Встает он утром, девушка и спрашивает опять. Иван Царевич рассказывает, какое у него дело. Девушка pаccĸазала, как дальше идти, говорит:
Иди день до вечера, там будет золотой дворец. В нем живет моя старшая сестра, не знает ли она?


Да и пошел он, и встретился ему золотой дворец. Зашел он во дворец. Там тоже девушка сидит, шелком вышивает, красавица невиданная. Девушка и спрашивает:
Зачем, Иван Царевич, сюда пришел?


Он отвечает:
Пришел мать искать.
Только ты первым делом не допрашивай путника, а накорми, напой его и спать уложи. А уж потом спрашивай.

Накормила, напоила и спать уложила. Утром встал, девушка расспросила обо всем. Иван Царевич рассказал ей, в чем дело, что он идет искать мать, и спрашивает:
Не знаешь ли ты, где моя мать?


А девушка отвечает:
Знаю и расскажу, где твоя мать.
Пойдешь вперед, придешь к большому дому, перед крыльцом большой камень. Как только ты подойдешь к камню, тебе навстречу выйдет змей шестиглавый, чтобы тебя задавить, а ты отрубишь ему все головы. Потом выйдет девятиглавый, ему ты тоже отруби головы. Наконец придет двенадцатиглавый змей, если у него сумеешь отрубить головы, тогда попадешь к матери. А как найдешь мать, то приходи, Иван Царевич, попрощаться со мной.

Попрощался с ней Иван Царевич и пошел дальше. Шел, шел, пришел к большому дому, как говорила девушка, и камень перед крыльцом. Встал на камень и вышел к нему шестиглавый змей. Он все головы отрубил. Выходит девятиглавый змей, и у того все головы отрубил. Последним вышел двенадцатиглавый змей. Он одиннадцать голов отрезал, а двенадцатая стала с ним бороться. Змей ранил палец Ивана Царевича, но Иван Царевич как был храбрый, то отрубил и двенадцатую голову. Теперь он попал в избу. Зашел в избу, прошел, поди знай, сколько комнат, а нигде никого нет. Наконец он пошел наверхмать там. Мать обрадовалась, бросилась на шею. Спрашивает:
Зачем ты сюда пришел?


А сын отвечает:
Я пришел, мама, тебя искать, пойдем со мной домой.


А мать говорит:
Не могу пойти, Бессмертный догонит.
Он сейчас на охоте, а ты поскорей спрячься. Я тебя спрячу за печкой. И как он придет, я спрошу, где его смерть, а ты слушай.

Только успела спрятать сына, как в избу вошел Кощей Бессмертный. Зашел в избу и говорит:
Ох-ох, русским духом пахнет.


А мать говорит:
Мужики по двору прошли и зашли воды попить.


А у самой в избе сын спрятан. Сели пить за стол друг против друга, и спрашивает мать у Кощея Бессмертного:
Вот хотелось бы мне знать, где твоя смерть?


А он отвечает:
Ох-ох, моя смерть далеко убрана, никто мою смерть не найдет.
На берегу озера есть большое дерево, под ним выкопана большая яма, в той яме большой железный сундук, в сундуке живой волк, в животе у волка лиса, у лисы в животе заяц, в зайце курица, у курицы яйцо, в яйце моя смерть. И кто смог бы достать это яйцо и ударить мне в лоб, тут бы я умер.

А парень слушает все его разговоры. Кощей Бессмертный поел, попил и пошел на охоту. И сын попрощался с матерью и пошел искать смерть Кощея Бессмертного. Шел, шел он по берегу озера и нашел ту большую ель. Стал копать яму, нашел там сундук. Открыл сундук, а там живой волк. Распорол волку брюхо, так там и была лиса, вскрыл лисе брюхоа у лисы в брюхе курица, вынул яйцо из курицы и пошел. Вернулся к матери, отдал ей яйцо, а сам спрятался. Опять пришел Кощей Бессмертный домой, и стали вместе есть. Потом мать взяла из кармана яйцо и ударила им в лоб Кощея Бессмертного. Тот умер. Сын обрадованный вышел из своего укрытия и сказал матери:
Пойдем теперь прочь отсюда.


И пошли. Приходят к золотому дворцу, где живет эта девушка. Пришли к ней, она еще больше обрадовалась, угостила их, спать уложила. Утром встали, поели, попили и стали прощаться. А девушка в слезы, и говорит:
Иван Царевич, не оставь ты меня!


Ивану Царевичу стало жалко, и он взял девушку. Они полюбились друг другу, и он взял ее в жены. Пошли дальше. Иван Царевич все назад оглядывается. Девушка спрашивает:
Что ты все назад смотришь, или дворца жалко?


Он отвечает:
Жалко.


Девушка обошла вокруг дворца, собрала дворец в клубок и отдала его Ивану Царевичу в карман. Пошли дальше, девушка и говорит:
Еще вещичку забыла, да ладно, не буду возвращаться.


Пришли в серебряный дворец, сестра и обрадовалась, что пришли, да встретила, их, угостила. Переспали ночь. На утро встали, стали прощаться, а девушка в слезы: "Возьмите меня с собой". Иван Царевич и думает: "Возьму, хорошая жена брату будет". Пошли дальше к медному дворцу. Пришли в медный дворец к третьей сестре. Она тоже приняла их с радостью. Переночевали, настало утро, собрались уходить [они], девушка и заплакала: "Возьмите меня с собой". Иван Царевич думает: "Хорошая будет третьему брату жена". Отправились они в путь все вместе и пришли на ту гору.

Иван Царевич берет и привязывает к веревке девушку из медного дворца и спускает вниз, а братья там все ждут. Девушка когда спустилась вниз, а красивая как была, так старший брат и говорит: "Я возьму ее в жены". Иван Царевич спускает девушку из серебряного дворца. Опять как девушка спускается вниз, а красивая была, так старший брат и говорит: "Эту я возьму в жены, а ту тебе". Иван Царевич снова дергает за веревку и отправляет девушку из золотого дворца. Она как опустилась туда, старший брат опять и говорит: "Эту я возьму, а эта тебе". Иван Царевич опять дернул за веревку и спустил мать.

Братья как приняли мать, стали говорить: "Вот он много получил, а мы ничего, давай обрежем веревку и оставим его там". И перерезали ту веревку. А между собой говорят: "Теперь как придем домой, так скажем: один спас мать, а другой достал девушек". А девушек они запугивают: "Если скажете, что он вас выручил, тогда убьем".

А Иван Царевич остался на горе, ходит и плачет, никак не выбраться. Иван Царевич вдруг вспомнил, как ему жена сказала, что какая-то вещица осталась у дворца. Пришел он туда, а там маленькая шкатулка. Открывает шкатулкуоттуда птичка выскакивает. Птичка и спрашивает:
Что тебе надо, Иван Царевич?


А он отвечает:
Мне надо бы домой попасть, братья меня оставили здесь.


А птичка и говорит:
Садись мне на спину.


А птичка стала с копну сена. Доставила она его на родину. Опять превратилась в такую же маленькую, и он положил ее в шкатулку. Он не пошел сразу в свой дом, а попросился на ночь к сапожнику.

Как вернулись братья домой, старший брат хотел жениться на девушке из золотого дворца, а девушка не идет. Она говорит: "Только тогда я стану твоей женой, если добудешь такие башмаки, какие я дома носила. Только тогда к венцу пойду". Тут же пошли заказывать, созвали всех сапожников и Ваньку позвали, а он был пьяница. У того Ваньки и был Иван Царевич, и он велел взяться сшить ботинки. Идет домой, матом кроет, пьяненький, и говорит жене:
Пропала моя головушка, если не сумею сшить эдаких ботинок дочери царя.


А ночлежник говорит хозяину:
Положись на бога, ложись спать.
Утро вечера мудренее.

Выходит он ночью, да и открывает шкатулочку, которую принес с собой. Птичка вспорхнула и тут же спрашивает:
Чего тебе, Иван Царевич?


Он отвечает:
Царской дочери надо достать ботинки, в каких она там ходила.


Только успел он это сказать, как птичка вспорхнула и улетела, и принесла ботинки, какие [дома] носила царевна.

Будит хозяина рано утром и говорит ему:
Поди отнеси царю ботинки.


Хозяин пошел, отнес ботинки к царю, они пришлись девушке в самую пору. Мужику дали много денег. Пришел домой.

Обула царевна ботинки, а они в самый раз, а ей как не хочется идти к венцу, она и говорит: "Мне еще надо такое платье, в каком я дома ходила". Опять всем портным дают заказ. Шьют все, а никто не может сшить как надо. А к Ваньке еще не ходили. Купили снова шелку, чтобы отнести шить к Ваньке. И говорят:
Ванька лучше всех сделал ботинки, так не сможет ли он и платье сшить.


Позвали Ваньку, а перед уходом говорит [ночлежник]:
Бери опять заказ.


Хозяин боится брать, как его стращают: "Если не сошьешь такое же платье, голова с плеч".
А Иван Царевич говорит:
Бери, сделаем.


Пошел к царю, взял заказ, и денег ему много дали. По пути он выпил, возвращается домой пьяненький. Идет и говорит жене:
Пропала теперь моя головушка.


А ночлежник и говорит:
Ложись спать, утро вечера мудренее.


Легли спать, Иван Царевич вышел, открыл шкатулку, птичка вылетела и спрашивает:
Чего тебе, Иван Царевич?


Он говорит:
Царевне надо платье, в каком она дома ходила.


Только успел это сказать, птичка улетела и сейчас же принесла платье. Утром будит Иван Царевич хозяина и говорит:
Платье готово.


И отнес утром платье. Надела царевна, оно ей в самый раз, и говорит: "Вот это в самый раз. Но я еще не пойду к венцу. Мне еще нужен дворец, в каком я там жила". Опять всем плотникам дают заказ, но никто не берется. Придется Ваньке дать заказ. Ваньку зовут, не может ли он построить, раз сшил ботинки и платье, не сможет ли построить дворец. Пошел хозяин, а перед уходом ночлежник и говорит: "Возьмись, построишь ты этот дворец".

Пошел к царю и согласился, ему денег опять надавали. Приходит он домой подвыпивши. Пришел домой, постоялец и говорит:
Я теперь сам пойду дворец строить.


Иван Царевич ночью идет к царскому дворцу. Пришел туда и вынул золотое яичко, развернул, и дворец готов. Дворец сделал и пошел он к парадной, где невеста выходит умываться. Взял молоточек в руки, будто заканчивает работу. Выходит невеста умываться по парадной, и пошла первым делом на дворец посмотреть. Выходит, а Иван Царевич будто еще доделывает. А девушка как подошла да и увидела Ивана Царевича, бросилась ему на шею:
Откуда ты явился?


Потом они оба к царю, и говорит [она] царю:
Вот он меня нашел.


Царь потом все расспросил, как и что было. После этого царь разгневался и выгнал сыновей из дому.

Иван Царевич и эта девушка поженились, и теперь еще живут.

Я была там на свадьбе, дали в бездонной рюмке вина, и я опьянела, хоть по усам все вытекло.